Интервью с монахиней Евфросинией (Молчановой)

ЛЕСНА - РУССКАЯ СТРАННИЦА

«Монашеский аскетизм вовсе не есть медленное самоубийство, как думают многие; напротив, это - школа, в которой растет и крепнет дух и созидается непреклонная воля. Кто победил себя, тому ничто не страшно». Так писала основательница Леснинского монастыря игумения Екатерина (Евфимовская). В силу обстоятельств многие некогда известные и любимые Православным людом обители после октябрьского переворота оказались за пределами Родины. В их числе - и Богородице-Леснинский женский монастырь. «Благовест» не раз писал о том, как живут наши Православные соотечественники на разных континентах, как несут в инославный мир Православную веру; о том, как жили они надеждой на возвращение в Россию и потому хранили в семьях русский язык и традиции, а в обителях - истинно монашеский дух.
Сегодня наша собеседница - казначея Богородице-Леснинского монастыря во Франции, бакалавр искусствоведения монахиня Евфросиния (Молчанова).

Всегда ощущала себя русской

- Матушка Евфросиния, вы родились в Нью-Йорке. В каком возрасте вы осознали,  что вы русская? И каков был ваш путь в монастырь?
- Русской я была и ощущала себя всегда, а по-английски заговорила только в детском садике.
Большую роль в моей жизни сыграла церковная школа, куда мы пошли в четыре года и учились до шестнадцати лет. Это была субботняя церковная школа при Синодальном Знаменском соборе в Нью-Йорке, с детским садом для младших и гимназией для старших ребят. С первого по третий класс мы изучали русский язык и Закон Божий, с пятого класса к нашей программе прибавлялись русские география и литература. Занятия проходили каждую субботу с девяти часов утра до трех часов дня.
Преподаватели в нашей школе были очень хорошие, работали безвозмездно - настоящие подвижники. В те годы учебные пособия в большинстве своем были дореволюционные либо обычные советские учебники. У меня была та же азбука, по которой учились наши сверстники в Советском Союзе. Но в нашей школе преподаватели заклеивали те страницы, где был портрет Ленина. Помню, как однажды я из любопытства расклеила страничку, смотрю, там на картинке какой-то дядя держит детей за ручки. Я спросила маму, кто это. Она ответила: «Это злой дядя, который убивал батюшек», - и заставила меня немедленно заклеить страницу.
С азбукой и букварем легко было справиться, сложнее - с учебниками для старших классов. Ксероксов в то время не было, и потому их переписывали наши учителя, родители, приходские батюшки, заменяя те предложения, где упоминались слова «пионеры», «партия»... Это был колоссальный труд.
Удивительные были у нас педагоги по русской географии, русской литературе. Учительница по географии молоденькой девушкой в Царской России работала в Русском географическом обществе, ездила в экспедиции в Сибирь, знала Россию вдоль и поперек, поэтому и для нас география была живым предметом.
Русскую литературу преподавала Наталья Александровна - большой специалист по Пушкину. Бывало, что из-за ее увлечения Пушкиным немного страдала даже наша программа. Так, первый год мы изучали русскую литературу от былин до Пушкина, второй  год - только Пушкина, а третий - все остальное: от Пушкина до Солженицына!
- А кто из духовенства были вашими наставниками?
- Активное участие в нашем духовном воспитании принимал Архиепископ Филарет (Вознесенский), будущий Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей. Он был первым моим духовником. Владыку я запомнила со дня его приезда в Нью-Йорк. В случае необходимости он заменял батюшек и сам проводил уроки. Владыка также вел два воскресных кружка для молодежи: один для подростков от двенадцати до шестнадцати лет, в другом занималась молодежь от шестнадцати до тридцати лет.
В конце года в школе устраивались экзамены на русский лад - с билетиками. Создавалась целая комиссия во главе с Митрополитом. Класс у нас был дружный, и мы заранее готовили шпаргалки на всех!
В субботней школе я училась до шестнадцати лет. Несмотря на то что первые годы нам, как и нашим американским сверстникам, по субботам хотелось посмотреть мультики, я вспоминаю время учебы как благодатное. В школе мы получили настоящее церковное воспитание.
Еще мы очень любили отца Владимира Шатилова. У него был особый подход к детям, и во многом благодаря ему никто из моих сверстников не ушел в американскую среду, все остались Православными. Мы подробно изучали историю Ветхого и Нового Завета, церковную историю, Вселенские Соборы, церковно-славянский язык, все праздники, очень подробно изучали Литургию. Поэтому когда я пришла в монастырь, то прослыла «богословом». А ведь это - благодаря нашей церковной школе.
Таких школ, как наша, в Нью-Йорке было пять. Но наша школа была самой большой - около ста учащихся. Когда Великим постом в Феодоровскую субботу причащались ученики, учителя, родители, то число причастников в Синодальном соборе доходило до четырехсот человек.
В те годы дети очень хорошо говорили по-русски, а вот когда я заканчивала школу, ситуация начала резко меняться. Дети, которые на пять-шесть лет были младше меня, уже не могли хорошо говорить по-русски, а тем более писать. В плане обучения к ним нужен был подход как к изучавшим русский язык как иностранный. И в целом уровень преподавания в школе начал падать.
- Как там обстоят дела сейчас?
- Сейчас церковные школы снова возрождаются за счет приезжающих русских, но это уже не те школы, какие были раньше… В то время все мы жили надеждой, что вернемся в Россию. Особенно ощутимо это было в Америке, и особенно в таком городе, как Нью-Йорк, где большая часть населения - эмигранты. Все мы сознавали себя русскими Православными, и потому язык, традиции, воспитание хранили для России.
Кроме церковных школ у нас были скаутские организации, детские лагеря, которые также помогали нам все эти долгие годы хранить русский Православный дух.
Нынешние эмигранты, в отличие от нас, в большинстве своем приехали в США для того, чтобы стать американцами. И если они учат детей русскому, то больше для того, чтобы  летом можно было послать ребенка в Россию к бабушке на дачу или чтобы в дальнейшем дети со знанием двух языков могли хорошо устроиться в жизни. И только церковные люди обезпокоены нынешней ситуацией ассимиляции русских в американское общество.

Монашество - это начало иной жизни

- Когда вы впервые задумались о служении Богу?
- На многих из нас - тогда еще детей - оказал большое влияние Владыка Филарет. В те годы он каждое лето ездил в Леснинский монастырь во Францию, отзывался о нем как о старом добром русском монастыре. А мы во время обучения в школе и пребывания в скаутском лагере периодически устраивали паломничества в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилль или в Ново-Дивеево. Там я впервые столкнулась с монашеством.
Первый раз, когда я попала в Джорданвилль, я подумала, что это Россия воскресла. Там я впервые увидела расписанный храм, и он показался мне сказкой.
Комитет русской Православной молодежи также устраивал паломничества на Святую Землю, оплачивал две трети поездки, а мы в течение года должны были отработать эти деньги. Я попала на Святую Землю чудом.
Все мы в скаутской организации были очень дружны. Во главе скаутов стоял талантливый педагог и организатор Андрей Васильевич Ильинский, преподаватель русской истории и грамматики. Но у него вскоре обнаружили рак… Вскоре мы хорошо осознали, что потеряли близкого человека. Это была ощутимая потеря не только для скаутской организации, но и для русской колонии в целом. Три дня до его похорон все мы провели в храме. Тогда я впервые читала Псалтирь. Все мы старались как могли молитвенно поминать Андрея и в память о нем всей группой скаутов решили записаться в паломничество, чтобы почтить его память на Святой Земле.
Я очень хотела поехать, но нас вдвоем с братом родители не могли послать. Я уже смирилась, и вдруг вдова Андрея Тамара сказала маме, что одному из нас она оплатит дорогу. Для меня это было чудом: мы с братом поехали на Святую Землю, и эта поездка перевернула всю мою жизнь.
Там, в монастырях, я впервые увидела молодых сестер и поняла, что монастырь - это не просто благочестивый старческий дом, но реальная возможность служить Богу. Но до воплощения в жизнь моей мечты прошло несколько лет. За это время я побывала и в Гефсиманском монастыре на Святой Земле, и в греческих обителях, заканчивала искусствоведческий факультет Колумбийского университета. Но какой конкретно монастырь выбрать - все еще не знала.
- Как же вы попали в Лесну?
- На это была воля Божия. Казалось бы, когда я приехала в Леснинский монастырь, обитель находилась не в лучшем состоянии: матушка игумения Магдалина была в больнице, духовник - в отъезде на другом континенте. А мне как-то сразу там понравилось: службы шли чередой, соблюдался распорядок дня, словом - все было так, как того требует монастырский устав. И я поняла, что мы, молодые, нужны в монастырях, ведь самой молодой в то время была наша нынешняя игумения матушка Макрина. Поехала в больницу к матушке Магдалине, попросила ее благословения и дала обет, что к Успению буду в монастыре. И как раз за два дня до Успения на следующий год, завершив образование, приехала и вот уже двадцать пять лет тружусь в обители.
- Как долго в зарубежных монастырях послушницы ждут пострига?
- Это зависит и от человека, и от ситуации. Раньше, например, в монастыри поступало много благочестивых вдов, и их постригали довольно быстро. Другое дело - молодые послушницы. Я пришла в монастырь в двадцать два года, спустя три с половиной года меня постригли в рясофор, а в мантию только в тридцать лет. И этот постриг, должна сказать, считался рекордно быстрым. В наших монастырях к желанию принять монашество относятся очень серьезно.
За годы, проведенные в обители, я имела возможность много наблюдать за вновь пришедшими трудницами и послушницами. Могу сказать, что если человек серьезно настроен духовно, если у него сносный характер, он может легко продержаться в монастыре года два: разобраться в себе, в жизни - и почти каждому человеку время пребывания в монастыре пойдет на пользу. И только после этих лет, когда новизна восприятия исчезает, человек начинает задумываться, действительно ли монашество - это его путь, действительно ли этот монастырь - его дом. И прежде чем давать согласие на постриг, надо спросить себя, понимаешь ли ты, что ЭТО будет каждый день все годы твоей жизни, что все ЭТО - навсегда.
С монашеством нельзя играть, нельзя шутить. Человек должен отдавать отчет себе и Богу в том, что делает. Он должен понимать, что постриг, особенно в мантию, - это завершение определенного этапа в жизни человека. И монашество - это свидетельство завершения одного жизненного этапа и начала иной жизни.
- Сколько сейчас монахинь в Леснинском монастыре? Давно ли подвизается в обители игумения Макрина?
- Всего в нашей обители около двадцати монахинь и послушниц. Самой старшей – девяносто два года, а самой молодой – двадцать шесть. Большинство - русские или, что гораздо чаще, русского происхождения, но родившиеся уже за границей.
Одна из русских - наша матушка игумения Макрина. Она родилась в Псковской области в семье старообрядцев. Во время войны семья выехала из России. Как и многие в те годы, в лагере переселенцев они были вынуждены скрывать свое происхождение, так что по документам матушка - латышка. В семье было семь детей. Такие большие семьи большинство стран не принимали, и их направили в Марокко.
Когда Мавра - так звали матушку в миру - попала в Марокко, ей было двенадцать лет. В те годы Марокко было французской колонией, и французы охотно брали русских на работу.
Семья стала ездить на Богослужения в Православные храмы в Касабланку, Рабат. Там матушка в совершенстве выучила французский, получила образование.
Матушка вместе с сестрами пела на клиросе. Во время одной из встреч протоиерей Митрофан Зноско-Боровский рассказывал о монашестве и спросил девочек, не хочет ли кто из них поступить в монастырь. У Мавры дрогнуло сердце. Со временем все забыли этот разговор, кроме матушки: она ждала ответа отца Митрофана.
Спустя некоторое время матушка, человек по натуре своей очень скромный, набралась  все же смелости и снова спросила отца Митрофана о монастыре. «Значит, ты серьезно?» - удивился он и спросил, в какой монастырь она хотела бы пойти.
Матушка хорошо знала французский язык и потому выбрала Леснинский во Франции. В то время ей было восемнадцать лет, и родители боялись отпускать совсем юную дочь в неизвестность, потому не дали своего благословения. Но матушка продолжала собирать черные кофточки, и ее мама, человек церковный, поняла, что она серьезно выбрала этот путь. Когда ей исполнился двадцать один год, Мавра сама оформила документы и в 1957 году приехала в обитель. Она безвыездно жила в монастыре более тридцати лет и только спустя десятилетия поехала повидаться с родными. Наша матушка была одной из самых молодых сестер, остальные в то время были совсем старенькими.
Условия жизни в обители в те годы были суровые. Война и революция вынуждали сестер сменить несколько мест обитания: после Лесны были Хопово, Белград, Фуркё под Парижем. Жили сестры в общих келиях, работали на огороде, ухаживали за козами. Эмигранты не могли поддерживать монастырь своими пожертвованиями, потому что сами бедствовали и вынуждены были браться за любую работу.
Сейчас мы находимся в Провемоне, также недалеко от Парижа.
От Парижа к нам можно добраться общественным транспортом или на такси. Приезжают к нам и многие паломники, направляющиеся в Бари к мощам Святителя Николая.

Брат Иосиф был в обители своим

- Матушка Евфросиния, частым посетителем вашей обители был хранитель мироточивой Иверской-Монреальской иконы Божией Матери брат Иосиф Муньос. Как вы познакомились?
- Помню, как я после иноческого пострига в первый раз приехала домой в Америку и увидела Монреальскую мироточивую икону Божией Матери. В тот раз Хозе дал мне с собой много ваты, пропитанной миром, для сестер нашего монастыря.
Я вернулась в монастырь после Крещения, а на день святой Татианы мне звонит мама и говорит, что к нам должен приехать Хозе.
Я жила в келье на третьем этаже, и вдруг после обеда в келье почувствовала знакомый запах Иконы. Оказывается, брат Иосиф понял, что ему пора ехать в Леснинский монастырь, полетел в Париж, на такси добрался до обители и позвонил в дверь.
В тот день матушка игумения и наш духовник уехали в Париж на отпевание. Мать Амвросия (в то время она была еще послушницей - сестрой Екатериной) как увидела Икону, так и упала пред ней на пол. Я тоже выбежала из келии.
Так Икона явилась к нам совершенно неожиданно. В то время у нас служил молодой батюшка-серб отец Любо, которого две недели как рукоположили во священный сан. Это был его первый молебен, а мне пришлось регентовать.
Каждый день поклониться Иконе приезжали сотни паломников. Хозе полюбил нашу обитель. Это было одно из редких мест, где он чувствовал себя свободно и мог, оставив в домовом храме Икону, отправиться в Париж купить краски, например, или к врачам.
У нас в маленьком храме стоял старинный русский полковой иконостас, перед которым служил еще Святитель Иоанн Шанхайский. Написан он был в западном стиле, и Хозе мечтал сделать Православный иконостас. Он приезжал и жил по три, а бывало, по семь месяцев в монастыре. Здесь у него была келия и мастерская, где он писал иконы.
- Как правило, о таких необычных людях, как хранитель Иконы брат Иосиф, говорят много противоречивого. Каким вы его запомнили?
- Жизнь Хозе проходила на глазах у множества людей. Одни воспринимали его как подвижника; кто-то, бывало, осуждал за малейшее, по их мнению, несоответствие образу подвижника-аскета. Были и такие, которые считали Хозе неотъемлемой частью Иконы и требовали духовного руководства, советов.
В его жизни и в самом деле было много таинственного: имя Иосиф в их семье передается из рода в род. Как Иосиф Обручник, хранитель Девы Марии, он был хранителем мироточивой Иконы.
В жизни Хозе был простым человеком с сильными и слабыми сторонами характера. Иногда он был не прочь поиграть, пошутить, особенно когда девочки приставали к нему с глупыми вопросами. Он любил покушать и нередко приходил к нам на кухню.
Хозе любил людей, был общительным, но его добротой и открытостью люди часто злоупотребляли, могли часами рассказывать ему о своих проблемах. А ему было трудно им отказать. Так что жилось ему нелегко.
Мне безконечно дорог этот человек. Он любил монастырскую жизнь, любил сестер. Бывало, даже в шутку давал им прозвища. Сестры тоже любили с ним посоветоваться. Это был свой, родной человек. Сам Господь и Божия Матерь избрали его на это служение - быть хранителем Иконы, и он нес это послушание благоговейно и трепетно.

На фото: монахиня Евфросиния (Молчанова) в канцелярии монастыря; Митрополит Филарет (Вознесенский) благословляет маленькую Лизу Молчанову - будущую монахиню Евфросинию; игумения Богородице-Леснинского монастыря матушка Макрина с казначеей обители монахиней Евфросинией.

 

Татьяна Весёлкина

Источник: www.cofe.ru/blagovest/article.asp