Алексий, человек Божий

Память совершается 17/30 марта

 

АЛЕКСИЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ

 

1. 

Это было в IV веке на востоке великой Римской империи. Глубокой южной ночью в город Эдесса тихо пришел странник.

Однажды утром сторож-привратник при церкви Пресвятыя Богородицы увидел нищего, который, пав на колени, долго смиренно молился на паперти.

Каждое утро у церкви много собиралось нищих, убогих, обезсиленных, и сторож уже пригляделся к ним. Однако этого странника он видел впервые: он был бос, иссушен постом и солнцем, одет в грубую нищенскую одежду и не имел при себе ничего как пустынножитель. Он ни с кем не разговаривал и ничего не рассказывал о себе.

Сторож думал, что странник скоро уйдет. Но он остался при церкви. Проводил тут дни и ночи уже целую неделю. Никто усерднее его не молился, никто не был смиреннее его. Так он постоянно пребывал на паперти уже несколько месяцев, каждое воскресенье причащался Святых Тайн. Глубокими темными ночами, когда стихал шум на улицах Эдессы и слышались только заунывные звуки цикад, странник вспоминал свою прошлую жизнь, детство...

2.

Он родился в вечном городе Рим, в семье патриция (сенатора) Евфимиана. Их роскошный дом со множеством слуг стоял на одной из лучших улиц Рима. Евфимиан и жена его Аглаида были люди не только богатые, знатные, но и благочестивые. Они помогали бедным, убогим, принимали странников, часто ходили в церковь. За это их любили все: и знать и рабы, слуги, вся чернь. Семейство это было редким исключением из правил жизни Римской империи в конце IV века. В Риме и Италии господствовала непомерная роскошь. Это была не общественная роскошь, а частная - спутница каприза и дурного вкуса. Она рождалась от нравственной порчи, и проявлялась в унижении искусства и бедных людей. Но и чернь убивала свое время в театрах и цирке. Труда римский народ не любил, он привык жить тунеядцем, ночи напролет проигрывая в кости.

Римский богач того времени так бережет себя, что никогда не посетит умирающего друга или брата, если есть хоть малейшая возможность заразиться болезнью. Но будет ночи проводить у одра больного, если есть надежда на получение наследства.

Римские знатные женщины проводили свое время в мелких интригах, болтовне и злоречии, подборе туалета. Рядились в шелковые платья, льняные одежды, столь тонкие, что они едва прикрывали тело. Драгоценные безделушки, камни, золотой пояс и золотые башмаки — все это считалось необходимой принадлежностью туалета знатной дамы. Евангельские правила воздержания, самоотвержения и нищеты соблюдались лишь немногими. Изредка, но все-таки достигал Рима православный свет Востока. В 342 году, спасаясь от преследования ариан, побывал в Риме великий защитник православия Афанасий. При нем были два египетских отшельника из Нитрии Аммон и Исидор. Все они неоднократно посещали и дом Евфимиана, отличавшегося особенным гостеприимством и благочестием. Бывал в этом доме и Иероним Стридонский, блаженный, церковный писатель и проповедник. Трудно поверить, но противо­действие растленному духу времени в Риме зародилось именно в высших кругах аристократии. Немало этому способствовал и дом Евфимиана. Всё в этом доме было кроме детей. Благочестивая чета долго и усердно молилась Богу о даровании им детей, «утеху в житии» и «вождя в старости». Бог услышал их молитвы и даровал им сына, которого нарекли Алексием. Он с детства получил хорошее воспитание и образование. С самых ранних лет родители были озабочены религиозным воспитанием сына. От природы Алексий был наделен нежным чувствительным сердцем: всякий раз его глаза наполнялись слезами, когда ему приходилось слышать о каком-либо несчастье. Кроме книг Священного Писания Алексий изучал греческую и римскую литературы, произведения известных историков, философов и поэтов. Учился он весьма прилежно, в нем рано обнаружились замеча­тельные умственные способности. Но более всего поражало наставников его глубокое проникновение во внутренний смысл изучаемого, стрем­ление в случайном и внешнем постигнуть истинное и вечное. Бывали у него минуты особен­ного озарения, когда мысль, окрыленная верой, казалось, возносилась к Самому Источнику света, к Самой Вечной истине, а, возвращаясь снова к земным предметам и отношениям, ясно различала истинную цену всего что окружает, занимает и волнует человека...

Родители старались удалить Алексия от всего, что в тогдашнем Риме могло возмутить чистую его душу. Уберегали они его от амфитеатров, цирков, на аренах которых лилась еще кровь гладиаторов на потеху кровожадной публики.

Зато часто посещали гробницы мучеников и катакомбы. Христиане того времени любили прославлять подвиги великих борцов за веру Христову. «Посмотрите на гробницы мучеников, — восклицал Иоанн Златоуст. — Сам император приносит к ним венец свой, преклоняет колена, умоляет Небо об избавлении от бедствий и испрашивает победы над врагами».

— Как счастливы христиане первых веков! — воскликнул как-то Алексий после одного из посещений катакомб.

— Чадо, — возразил старец, часто бывавший в доме Алексия, — не думай, чтобы борьба с врагами Христа окончилась. Нет, она стала еще труднее, потому что враг уже не нападает открыто: не одолев Церкви Божией при помощи оружия, пыток и казней, он грозит победить нас при помощи нас самих, заражая наши чувства и мысли пристрастием к мiру, к суетным утехам земной жизни... О берегись, чадо этого пристрастия, бере­гись малейшего даже участия в этом, как говорят язычники, празднике жизни... Ты еще неопытен, но впоследствии узнаешь, что в наше время более, чем когда либо, должны нам приходить на память святые слова: “Мiр во зле лежит”».

3.

Несмотря на роскошь обстановки, которая окружала Алексия в городском доме его родителей, он не любил подолгу бывать в Риме. Он или удалялся в свою комнату и проводил время в чтении Священного Писания или уезжал в деревню на виллу. Ему шел уже семнадцатый год. Его манеры отличались спокойствием и ровностью, в обращении с домашними он был необыкновенно кроток и снисходителен, легко прощал и забывал обиды. Вел долгие разговоры со своим воспитателем Руфином. Несмотря на большую разницу в возрасте, меж ними установились дружеские отношения.

— Не всегда я жил в деревне, -— говорил Руфин. — По делам приходилось мне мытариться по разным городам Италии. Да нередко бывал и в Галлии. Но скажу, что лишь в деревне, в полном безмолвии я находил отраду. По нашим временам, кажись, бросил бы все и бежал в пустыню.

— Знаешь что, — отвечал Алексий, — порой мне кажется, что все на свете извратилось. Здесь, в Риме, я вижу людей (все равно - богачей или бедняков), которые потеряли всякую способность к труду, к каким бы то ни было серьезным занятиям. Изо дня в день они заполняют все время пустяками. А тем временем в деревнях люди изнемогают от непосильных трудов, умирают с голода, стенают в цепях. А иногда бегут даже к варварам.

— Да, — поддержал Руфин, — ведь наш порядок стоит на слезах и крови... Припомни историю Рима, все эти победы и триумфы. Какою ценою куплено наше, теперь обветшавшее, могущество? Мне кажется, и теперь еще витают над Римом тени безчисленного множества загубленных, проданных в рабство, лишенных родины... Они будто призы­вают к мщению.

Однажды, ведя обычный свой разговор. Алексий и Руфин прогуливались по улицам Рима. Несколько стражников поспешно вели связанного раба, а за ним с криками бежали жена и дети. Стражники грубо отталкивали их.

— Скажи мне, в чем ты провинился? — спросил Алексий несчастного.

— Я архитектор, из Эдессы, привезен в Рим в качестве военнопленного. Хозяин обещал мне хорошие заработки, а потом и свободу... Но со временем он отказался от своего обещания. Я написал письмо самому императору, хозяин письмо отобрал, а меня приказал продать в гладиаторы.

Сердце Алексия сжалось в сочувствии.

— Я покупаю несчастного! — воскликнул он. — Сколько желает твой господин?

— Ведите его! Он должен биться... — закричали в толпе с озлоблением.

— Молчать! — Не сдавался Алексий. — Ведите узника за мной...

Алексий не ошибся: отец его с радостью согласился выкупить архитектора и его семью.

Архитектор поблагодарил Евфимиана и просил разрешения вернуться на родину. Евфимиан не возражал, но предложил пока отдохнуть, пожить всем семейством в его доме.

Однажды архитектор вошел в комнату Алексия и они разговорились.

— Скажи мне, — спросил Алексий, — отчего ты не хочешь остаться в Италии? Зачем так стремишься на далекий Восток?

— Не знаю, что будет дальше, но мне спокойно жилось в Эдессе. Там жизнь проще, здоровее... Упорным трудом я добился скромного достатка. Я прекрасно помню то время, когда утром перед отправлением на работу я ежедневно заходил в храм, построенный еще до прихода римлян, и взирал на чудный образ Спасителя... Как сейчас вижу эти черты, выражающие Божественное вели­чие и неизреченную кротость, вижу невыразимую словами тихую грусть в дивных очах... Скажу тебе, кто видел хоть раз в жизни это изображение, тот не может уже называться несчастным.

— И это изображение там все еще сохраняется?! — спросил возбужденный Алексий.

— Да кто ж дерзнет поднять руку на “Неру­котворный образ”? И для чего? Чтобы лишить тысячи приходящих в Эдессу христиан величай­шего утешения? Чтобы иссушить неиссякаемый источник исцелений для всех приходящих с верою?

— Как счастливы твои сограждане! Но скажи, сохранились ли какие предания в вашей стране?

И архитектор рассказал, как апостол из 70-ти Фаддей исцелил царя по имени Авгарь. Говорят, Авгарь предложил апостолу много серебра и золота.

— Мы оставили свое. Как же возьмем чужое, — ответил апостол и удалился.

Эти слова поразили Алексия. «Вот как поступали истинные ученики Иисуса Христа», — думал он.

4.

Алексий продолжал жить в своем доме. Но жил уже особой жизнью. Вставши с жесткого ложа рано утром, он прежде всего повергался в теплой молитве перед распятьем и просил у Бога (так его учили с юных лет) сохранить его от греха и соблазнов в наступающий день, просветить ум и сердце благодатью Святого Духа. На нем — жесткая власяница, препоясанная ременным поясом. По окончании молитвы, надев поверх власяницы свое обыкновенное платье, отправ­лялся к родителям.

Если кто-либо из слуг заболевал, Алексий в сопровождении Руфина спешил навестить больного и позаботиться о надлежащем уходе за ним. Личное время Алексий распределял так, чтобы в течение года ему удалось прочитать всю Библию.

Однажды в их дом приехал старый знакомый Евфимиана, друг детства, по имени Квинтилл. Приехал он не один, а с юной племянницей Марцеллой, за которой числилось немалое наслед­ство. Квинтилл мечтал удачно выдать ее замуж и попользоваться частью ее наследства. Марцеллу полюбили в доме Евфимиана: она была кроткая, застенчивая, но с глубоким внутренним миром души. Аглаида полюбила ее как дочь и оставила пожить в своем доме после отъезда Квинтилла. Алексий нашел в ней достойную собеседницу.

— Как часто кажется мне, — говорила юная Марцелла, — что Божество близко к нам людям, что о Нем говорит нам все — от былинки до ясных звезд, что этот мiр создан для блаженства, для радости во славу Небесного Отца!

— О, если бы такая же гармония, какая порой замечается нами в природе, царствовала и между людьми! — возражал Алексий. -— Но - увы! - на эту прекрасную землю против воли приходится часто смотреть как на юдоль печали и плача.

— Отчего же? Скажи мне.

— Ты чистая, не знаешь мiра. Но припомни минувшие века: сколько братской крови обагрило эту землю! Сколько слез поглотила она! А если являлся среди людей избранник Неба и, озаренный Солнцем Вечной Правды, поражал их слух грозной речью обличения и указывал на высшее призвание, толпа с проклятием и злобным смехом разбивала сосуд священный. Не шел ли Израиль за Моисеем по морю как по суше? И что ж? В то время как пророк в сиянии Божьей Славы получал скрижали Вечного Закона, толпа плясала вокруг золотого тельца... А потом, когда Спаситель наш, безмолвный, величавый стоял перед Пилатом, в награду за Его благие дела и речи не слышались ли вопли: “Распни, распни Его и отпусти разбой­ника Варавву!..” А что у нас? Какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина? Кто вполне расположен к своему соседу? Все далеки друг от друга: живут в одном доме, а в мыслях, в сердце — порознь... Кто близок со своими близкими? Кто из родственников не снедается злобою, у кого чувство не отравлено желчью, кто не завидует, не казниться благополучием другого? Кто у нас не желает погубить другого для собственного благополучия? Ужасно...

— Но неужели жизнь, посвященная добру и правде, пройдет безследно для людей?

— О, блажен, кто для высшего призвания истощит свою жизнь в борьбе, в трудах, лишениях, “не сотворив себе кумира ни на земле, ни в небесах!..” Но знаешь что... У египтян был обычай: среди разгара пира, шумного веселья, среди оживленных застольных речей торжественно и тихо вносили усопшего, и эта немая проповедь была красноречива... Когда безсильны все слова святые, — лишь подвиг и страданья целой жизни, лишь полное отречение от мiра и от всего, что дорого и мило сердцу, может быть, еще смутят окаменевшие сердца.

— Не это ли призвание повлекло в пустыни святых отшельников? — спросила Марцелла.

— О несомненно... Погрязшему в пороках мiру надлежало противопоставить иной мiр, который изумил бы людей своим величием. Всякое время имеет свои задачи... Когда вера во Христа еще не восторжествовала над мiром, нужно было насаж­дать ее и поливать святое семя кровью мучеников. Своею смертью они свидетельствовали истину своей веры, и мiр уверовал. Теперь надлежит показать мiру, как жить сообразно вере. Ино­чество — продолжение мученичества... И отдаление от мiра необходимо, чтобы урок был ясен для всех, чтобы всякий ясно видел бездну, развер­зающуюся между лежащим во зле мiром и святостью избранников Божиих...

— Какой высокий и прекрасный подвиг! — воскликнула Марцелла.

— Но как он труден! — заметил не без волнения Алексий, внимательно смотря на  свою собеседницу.

5.

В скором времени Марцелла получила письмо от дяди; читая, слабо вскрикнула и молча опустилась на скамью. Лицо ее побледнело, по щекам текли слезы.

— Что это значит? — спросил взволнованный Алексий.

Оказалось, что один из лучших друзей дяди просил руки Марцеллы, и дядя обещал, что отдаст за него Марцеллу.

— Не будет этого! — воскликнул Алексий. — Я не отдам тебя, Марцелла.

Алексий уже знал, чем живет душа Марцеллы. Как-то, войдя в комнату Марцеллы, он увидел на ее столе Священное Писание и несколько свитков с ее пометками... «Священное Писание говорит, что “лучше муж долготерпелив паче крепкого”. Итак, будем долготерпеливы, поелику в долготерпеливом Бог обитает... Незлобие — источник Жизни Вечной. Человек незлобливый... подобен Богу... он есть жилище Святого Духа... С коварным человеком не сооб­щайся и даже не прикасайся к нему, но удаляйся oт него так, как от гниющего трупа... Старайтесь быть смиренными и удаляйтесь гордости, свойст­венной диаволам. Гордость презренна перед Богом, Ангелами и святыми Его... По причине гордости Небеса преклонились, основания земли потряс­лись, бездны возмутились и Ангелы лишились славы своей и сделались диаволами. По причине гордости ад получил бытие свое и вечные наказания уготованы... От гордости все возмути­лось и пришло в безпорядок. Гордость нечиста перед Богом, но смирение и сокрушение сердца благоугодны Богу. Само милосердие Божие... смирило себя даже до смерти, смерти же крестной...»

Марцелла, вся в слезах, рассказала о решении дяди Аглаиде.

— Ах, я думала посвятить себя Господу! — говорила она.

Аглаида опытным сердцем всё поняла и спросила напрямую:

— Ты любишь Алексия? Скажи мне...

Вместо ответа девушка обняла Аглаиду, и слезы ручьями потекли у нее из глаз лаз.

Взяв Евфимиана под руку, Аглаида повела мужа и Марцеллу в комнату сына:

— Милый сын, желаешь ли ты соединиться святыми узами брака с дорогой Марцеллой?

— Да! — был ответ Алексия.

Начались радости приготовления к свадьбе. С величайшим торжеством совершено было бракосочетание в церкви святого Бонифация. Невозможно описать блеска и роскоши брачного пира, устроенного Евфимианом; громадны были пожертвования на бедных...

Но не о семейном счастье думал Алексий. Видя падение нравов в Риме и нашествие варва­ров одновременно, Алексий говорил сам себе: «Не свивают гнезда во время бури, не время думать о счастии...»

По окончании пира Алексий вошел в великолепный брачный чертог, где его ожидала молодая супруга, снял с себя перстень, драгоценный пояс и, отдавая эти знаки брачного союза, сказал: «Береги их, и Бог будет между мною и тобою. Пусть хранит Он нас для иных даров».

Сказав так, он возвратился в свою комнату, снял роскошную одежду и надел власяницу, а поверх бедное грубое одеяние. Взяв с собой нес­колько дорогих вещей, которые получил в подарок от родителей, он тихо и незаметно, под покровом южной ночи, вышел из дому. Рано утром он был уже на берегу моря, в Остии, где узнал, что через час одно судно отплывает в Малую Азию.

Сильнейшее чувство одиночества охватило Алексия в море, родилось сомнение: прав ли он, покинув родителей и ту, с которой только что навеки связал свою судьбу? Он дал полную свободу своим чувствам, и слезы выступили у него на глазах: «Видит Бог Сердцеведец, как глубоко я люблю их. Я жизнь готов отдать за них, по капле источить свою кровь... Но что же делать? По моей ли воле зародилось и возросло во мне неодолимое желание удалиться от мiра? Не укреплялось ли оно в душе моей с каждым годом? И разве всё: и уроки жизни, и беседы с другими, и внушение слова Божия — не согласовалось с тайным влечением души? Не прозрел ли я, наконец, во всем этом перст Божий, который указал мне мое призванье? Мог ли я остаться в мiре?.. Мог ли я оставить мiр, не порвавши, хотя и с мучительной болью, тех связей, которые сильнее всего соединяли меня с мiром? Зачем же сердце разрывается от тоски? Где же воля моя? Всемогущий, подкрепи меня... прими эту жертву, приносимую из любви к Тебе, Боже... Тебе всецело, отрешившись от земных уз, посвящаю себя, Твоим хочу быть, не отвергни меня...»

Алексий первый раз путешествовал по морю, но его не развлекали ни морские воды, ни новые места, хорошо знакомые ему по описаниям, ни разговоры с людьми. Чаще всего он возносился молитвою к Богу, и только молитва подкрепляла его. Так проходили за днями дни.

Наконец, судно пристало близ города Смирна на побережье Эгейского моря. Принеся благодарность Богу за благополучное плавание, Алексий направился в город.

Смирна по своей громадности и красоте местоположения давно считалась первым и блистательнейшим городом Азии. Сюда стекалось множество путешественников, желавших насла­диться всеми прелестями роскошной малоазиат­ской жизни. Но не за этим приехал сюда Алексий. Его влекло в места более скромные и бедные. Поэтому из Смирны он тут же отправился в глубь Малой Азии, посетил Лаодикию и Колоссы, с которыми связана память об апостоле Павле, а далее его путь лежал в Палестину и Египет.

6.

Свое странствование по Святой Земле Алексий начал с Галилеи. Он надеялся по совер­шении странствования получить от Бога внуше­ние, как ему устроить свою жизнь. Галилея отличалась прелестью ландшафта и необыкно­венным плодородием. В той части Галилеи, которая была главным средоточием деятельности Иисуса Христа, особенно привлекает светлый кроткий характер местности, какого не встретишь нигде более в Палестине. Алексий побывал на озере Тивердиадском, через которое протекает река Иордан. Во времена Иисуса Христа на берегах озера было много цветущих городов с живым деятельным населением, которое занима­лось рыболовством, земледелием, торговлей. Близ западного берега находились города Магдала, Хоразин, Вифсаида, от которых теперь остались только развалины водопровода и одна рыбачья хижина. От Капернаума, обычного местопребы­вания Иисуса Христа, осталась груда камней. Многое изменилось с тех пор, как жил Господь наш на земле. Однако с величайшим утешением взирал Алексий на места, освященные пребыва­нием на них Спасителя. Слезы навертывались у него на глаза, и сердце трепетало при мысли, что он ходит по земле, по которой ступал Сын Божий. Особенно восхитил его Назарет. Назарет по-еврейски значит «цвет». И, действительно, этот городок -— цвет Галилеи. Горы загораживают со всех сторон долину, покрытую померанцовыми, фиговыми и масличными садами, среди которых разбросаны дома из белого камня. Всё здесь напоминало Алексию о Пресвятой Деве Марии и об Иисусе, прожившем тут в безвестности целых тридцать лет. Алексию указали место, где стоял дом праведного Иосифа и где Архангел Гавриил явился Пресвятой Деве; указали две комнаты, в одной из которых находилась комната Младенца Иисуса, а в другой жил праведный Иосиф. Он видел багряную гору Кармил, в лесах которой обитал пророк Илия. Всё было отрадно его сердцу.

7.

Но влекла его и звезда Вифлеема. Вифлеем по-еврейски означает «дом хлеба». Он расположен всего в двух часах пути от Иерусалима, на юг от него. В жаркий полдень приближался Алексий к Вифлеему, совершенно не чувствуя усталости. По зеленеющим откосам поднимался он на вершину холма, и вот он — на родине Иисуса Христа... В воображении виделись ему смиренные пастыри в холодную зимнюю ночь, явление Ангелов, хоры безчисленных небесных воинств... все эти образы и великие воспоминания молнией пронеслись в душе Алексия, сердце забилось с радостно-благодарным чувством от мысли, что Господь сподобил его узреть эти места, столь священные, столь дорогие для всякого христианина.

Долго и пламенно молился Алексий внутри пещеры, слезно прося у Господа, Который родился на земле не в пышных чертогах, но в вертепе, чтобы Он послал ему силы подражать, благословил его на жизнь лишений и подвигов во славу Его святого имени...

В двух верстах от Вифлеема, среди небольшой равнины, где теперь стоит часовня во имя Ангела— благовестника пастухам, Алексию указали место, где пастыри удостоились видеть ангелов.

Несколько дней Алексий прожил здесь, и ему уже не раз приходила в голову мысль поселиться после странствий близ Вифлеема. Но одно обстоя­тельство смутило его — приезд подвижницы Мелании, которую он хорошо знал по Риму. Она была богата, знатна, но после смерти мужа и детей (почти одновременно) приняла подвиг странни­чества, а потом и отшельничества. Боясь быть узнанным, Алексий бежал из Вифлеема. Путь его лежал на Иерусалим.

Иерусалим!.. Кто с детства не слыхал о нем! Есть ли на свете город, судьба которого была бы столь поразительна, как судьба Иерусалима?! Двадцать раз он становился добычей меча и пламени, три раза он был до основания разрушен; сама эта местность, взрытая и посыпанная солью, долгое время была пристанищем лишь разбой­ников и диких зверей...

Но сейчас всё было восстановлено. Стоял храм на горе Елеонской, на месте Вознесения Господня; храм над пещерой в Вифлееме и еще шесть храмов в разных местах Палестины. Это были все памятники пребывания здесь святой царицы Елены. Тогда же ей суждено было как бы в вознаграждение за благочестивые подвиги ее открыть глубоко в недрах земли Древо Креста Господня, гвозди и дощечку с надписью Пилата. С тех пор здесь постоянно бывали паломники из Индии, Британии, со склонов Кавказа, из Эфиопии...

Из храма Гроба Господня (кувуклии) Алексий перешел в храм Святого Креста. Этот храм был гораздо обширнее храма Гроба. Невозможно передать какими украшениями из золота и серебра, драгоценных каменьев блистал этот храм. Побывал Алексий и в других местах: у дома Каиафы, где Спаситель, приведенный на суд, претерпел первое оскорбление от слуги, и где совершилось плачевное отречение Петра. Был он в претории, где Пилат осудил Спасителя на смерть. Алексий посетил также дом, в котором Господь совершил Тайную Вечерю и где потом Святой Дух сошел на апостолов в виде огненных языков.

8.

Посетив святые места Палестины, Алексий решил побывать в Египте. Из Иерусалима до Александрии можно было добраться за полмесяца. Алексий много слышал о Египте и прежде. И римляне, и греки, попав в Египет, чувствовали себя как бы перенесенными в иной, чуждый им мiр. Египет, будто мумия, как бы окаменел в формах своей древней самобытной культуры. С удивлением взирали чужеземцы на полноводную реку Нил — древний Яро. В летнее время весь Нижний Египет превращался в обширное озеро: города, местечки, дома казались островами среди моря. Алексий еще в Риме видел множество изображений, ландшафтов на мозаиках и фресках, которыми богатые римляне украшали стены своих дворцов. А теперь он воочию видел египетские древности: эти каменные громады пирамид, колоссальные дворцы и храмы, высеченные в скалах безчисленные пещеры с темными пере­ходами, исполинские статуи и сфинксы, таинственные письмена, покрывающие стены и колонны — и все это оставалось таким же, как и тысячи лет назад!

Не менее заинтересовала его и столица Египта — роскошная Александрия. Это был уже город не совсем египетский, а полугреческий и полувос­точный. Напротив гавани красовался величествен­ный Августсон, храм, посвященный первому римскому императору, окруженный обширным двором с портиками, залами, библиотеками, пропилеями, рощами, изобиловавший статуями и картинами и богато изукрашенный золотом и серебром. По своей обширной торговле Алек­сандрия не без основания считалась вторым городом в империи. Естественно, что здесь, где ворочали огромными богатствами, процветали роскошь, распущенность нравов, разврат...

Алексий, проходя по улицам города, подвер­гался множеству разного рода насмешек, язви­тельных замечаний и шуток. Ему стало грустно и тяжело на душе, особенно после тех светлых впечатлений, которые он вынес из Палестины. Он шел быстро, не оглядываясь, разыскивая иерея, заведовавшего странноприимным домом в Александрии. Звали иерея Исидор, он бывал в Риме вместе со святителем Афанасием, и хорошо знаком был с отцом Алексия. От него Алексий надеялся получить указания относительно даль­нейшего путешествия по Египту. Но, главное, он хотел просить Исидора доставить ему случай повидаться и побеседовать со слепцом Дидимом — знаменитым христианским учителем, слава которого распространилась по всему Востоку.

С детства слепой он в совершенстве знал грам­матику, риторику, поэзию, философию, историю и геометрию. Но всё это было для него только пособием к глубокому проникновению в тайны слова Божия. Он знал наизусть Священное Писание. Вместе с Афанасием великий слепец выступал против арианства. Сам Антоний Великий приходил из глубины своей пустыни, чтобы видеть и слушать Дидима, и в восторге воскликнул: «О, Дидим, не жалей о слепоте твоей! Правда, ты лишен плотских очей, которыми мы одарены наравне со змеями и кротами, но зато тебе даны очи души, способные, подобно Ангелам, созерцать незримое Божество!»

Довольно скоро Алексий нашел Исидора. Иерей был уже немолод, но приветлив и общителен.

— Скажи мне, отче, — спрашивал Алексий, — в каком положении находится в настоящее время пустынно-жительство? Дух Антония пребывает ли в его последователях?

— О, уже более века прошло с тех пор, как Дух Божий поселил в пустыне первых отшель­ников, и много перемен произошло с того времени - и в мiру и в пустыне — но, благодарение Господу, эти перемены такого рода, что им можно только радоваться... Однако, чадо, ты устал с дороги, я сейчас распоряжусь, чтобы приготовили всё для твоего отдохновения. Надеюсь, ты не сегодня и не завтра уйдешь от нас?

Алексий с удовольствием согласился провести несколько дней под гостеприимным кровом Исидора.

9.

Исидора глубоко тронули искренность, сердечность религиозного чувства, внутренний огонь, горевший во всём существе Алексия и безповоротная решимость посвятить себя служению Господу.

На следующий день Исидор представил Алексия слепцу Дидиму.

— Иночество умножается, но умножаются и возгласы против подвижничества, — говорил маститый слепец. — Ты услышишь их всюду, но не слушайся. Говорят, эти люди бежали от общества, удалились в пустыню и думают, что в этом удалении они найдут спасение души... Но разве пустыня заперта для общества? Ведь ты не усомнился в необходимости из дальних стран прибыть в Египет, чтобы видеть отшельников?

— Напротив, учитель, — отозвался Алексий, — я полагаю, что в наше время особенно нужен пример людей сильных духом, которые могут во имя заповедей Божиих отречься от всего, что до безумия увлекает смертных...

— Совершенно верно... Рассуди сам, не убеждает ли нас ежедневный опыт в том, что привязанность к телу, благам мiра (которым пренебрегли отшельники) заставляет людей совершать вопиющие неправды, злодеяния? Не томимся ли, не страдаем ли мы все от таких порядков, при которых человек из-за корыс­толюбия лишает свободы других, и бывает готов покуситься даже на самое благо государства? А вот есть люди, которые силою духа и с помощью Божией стали выше всех земных привязанностей, выше всех мелких интересов и высоко подняли священное знамя во имя высших духовных стремлений...

— Как я рад слышать эти речи! — воскликнул Алексий.

— Но скажи мне, куда тебя влечет твое сердце? — спросил Дидим. — Я знаю, ты желаешь видеть пустыню. Ее ли безмолвие привлекает тебя?

— Господь укажет и устроит путь мой... — глубокомысленно ответил Алексий.

Дидим глубоко задумался. Его безжизненные очи устремлены были куда-то вдаль:

— Не вижу тебя, но как бы сквозь туманную мглу зрится мне твой жребий...  Узнай жизнь полную самоотвержения, жизнь учеников Антония Великого, но не оставайся в пустыне. Время — пустыне явиться среди шумной суеты городов, время изнести и показать мiру великие уроки. Явись отшельником среди людей, чуждым соблазнов среди возможных искушений, явись человеком Божиим среди сынов века сего... Яви достоинство души человеческой среди прези­раемой в мiре нищеты; покажи мiру, застарев­шему в языческой гордыне, что и в малых сих, в этих бедных и презираемых всеми созданиях, в которых сильные мiра сего едва ли видят образ человека, может проявиться благодать и великая сила Божия...

На лице Алексия изобразилось изумление: слепой прозорливец угадал его тайные думы. С глубоким почтением Алексий поцеловал руку слепца и сердечно простился с ним. А на второй день оставил Александрию.

10.

Он горел желанием видеть тех, кого считал светом мiра, солью земли, он желал слышать их наставления... Так он достиг пустыни Нитрийской. С жадностью вслушивался в рассказы подвиж­ников духа о разнообразных случаях их много­трудной жизни. И в то же время эта жизнь поражала его своей простотой. Всё время пустынников было поделено между трудом и молитвой. Одни обрабатывали землю, другие пасли стада и плели циновки, служившие им постелью, третьи ловили рыбу. Наиболее образованные занимались изучением и испол­нением Священного Писания. Все совершалось мирно, строго с молитвою на устах.

Ну а в «пустыне келий» (рядом с Нитрией) Алексий увидал отшельническую жизнь во всей ее строгости. Отшельники жили на склонах скал и в пещерах, питались кореньями и пили воду из горных источников. Все время они проводили в молитве, и не имели никаких сношений с остальным мiром. Только в воскресные дни являлись они в Нитрийскую обитель в одежде из пальмовых листьев или из овечьей кожи. И Алек­сию казалось, что видит он перед собою не простых смертных, но Ангелов в образе человеческом.

Побывав в Скитской пустыне и насладившись беседой со святым Макарием, Алексий отправился в Фиваиду с целью посетить монастырь, который жил по правилам Пахомия Великого. Было время жатвы, и все находились в поле. Общее число иноков доходило до десяти тысяч. Братская любовь и внимание к физическим и духовным нуждам другого, отсутствие праздности и недобрых поступков — вот что удивило Алексия.

Послушание старшим, постоянная трезвен­ность духа, суровая борьба с искушениями., святость жизни, благодать Святого Духа, обильно изливавшаяся на усердно работающих Господу, дар чудотворений и сердцеведения, духовная опытность — всё это поражало. Древнее общество перерождалось, идя навстречу новому мiру... Алексий понял и почувствовал это всей душой.

Под неизгладимым впечатлением возвратился он в Александрию. В сильном утомлении после дороги отыскал он приют для ночлега в семействе небогатого рыбака, а наутро нашел себе новых спутников, отправлявшихся на крайний Восток по торговым делам. Целью его был город Эдесса.

11.

В Эдессе Алексий первым делом пошел в храм, с горячей молитвой повергся он перед изображением Богоматери, испрашивая сил на предстоящие труды и подвиги.

Выходя из храма, встретил он человека, наружность которого показалась очень знакомой.

— Боже! — воскликнул и незнакомец. — Какими путями?..

Они обнялись. Это был некогда спасенный в Риме Алексием архитектор.

— Каждый день я вспоминаю о тебе и молюсь со слезами благодарности, — говорил архитектор.

—Благодаря твоей помощи благополучно добра­лись мы тогда до Эдессы и устроились лучше прежнего. У меня много работы, благосостояние мое обезпечено... Пойдем ко мне, у меня пре­красный просторный дом. Как обрадуется жена!..

— Прежде всего, — строго сказал Алексий, — забудь о том, кто я... И если твоя жена не узнает меня, не говори ей ни слова. И чего бы ты ни заметил странного и чуждого в моем поведении, храни молчание. Ты, конечно, знаешь тех, кто более всего нуждается в вашем городе. Вот возьми всё это и раздай, — с этими словами Алексий достал все свои драгоценности и деньги и протянул их архитектору. — Я уверен, что ты мою просьбу исполнишь как следует!

— Я слуга твой, но...

— Не изумляйся... После узнаешь всё.

Алексий занял самую скромную комнату в покоях архитектора и сказал, что пробудет в Эдессе лишь несколько дней.

— Скажи мне, где хранится Нерукотворный образ нашего Спасителя? Могу ли я видеть его, — спросил он архитектора.

— Его прячет епископ от смутьянов и идоло­поклонников, времена изменились, — с сожалением ответил архитектор. — Но я знаком со всеми здешними пастырями и представлю им тебя. Ты увидишь безценное сокровище христиан.

— О, как я тебе благодарен! — воскликнул Алексий. — Подожди немного... Возьми себе на память о прежнем Алексии, которого теперь уже нет, — возьми вот это платье и принеси мне взамен ветхую и бедную одежду...

— Но к чему все это?..

— Я просил тебя не изумляться. Таково мое призвание, такова моя судьба... Помни, что ты обещался мне.

Затаив свои чувства, архитектор оставил Алексия и немедленно отправился в город исполнить в точности его поручения. Вручив епископу часть вверенных ему сокровищ на нужды церкви, он испросил для Алексия разрешения поклониться лику Спасителя.

Всю ночь провел Алексий в горячей молитве, а ранним утром вместе с епископом отправился на поклонение святыне. Он взирал на лик Господа и не мог решить, что чувствовал при этом созерцании: преданность ли самоотверженную или благоговейный страх... Долго, точно позабыв себя и всё окружающее, стоял Алексий, не сводя глаз с изображения в неописуемом восторге. Наконец, придя в себя, упал перед образом в горячей мольбе. Алексий молился о дорогих своих родственниках, которых оставил, просил сохранить их от напастей и не лишить Царствия Небесного, молился о родине, о всем мiре, о всех христианах, о славе имени Божия...

Глубоко потрясенные увиденным епископ и архитектор замерли, не в силах удержать слезы.

Долго молился Алексий и наконец умолк. Лицо его преобразилось... Помолчав, он обратился к епископу с просьбой молиться возле этой святыни постоянно.

12.

Так Алексий поселился на церковной паперти и пребывал здесь и день и ночь в непрестанной молитве. Это было началом подвига, который он себе избрал, и на который благословил его слепец Дидим. Он решил быть отшельником среди людей, являть собой пустыню среди шумной суеты города. К этому Алексий пришел после долгих размыш­лений. Подражая Господу, не имевшему, где главу преклонить, он отверг все заботы об удобствах жизни, присоединил к этому строгий пост, вкушал только хлеб и воду, и то с необыкновенной уме­ренностью, каждую неделю причащался Божест­венных Пречистых Тайн. Если получал милостыню, то разделял её с другими нищими, преимущест­венно престарелыми, как наиболее нуждающимися. Душою своею Алексий постоянно стремился к небу, но очи его были всегда потуплены к земле. Он исхудал, отрастил бороду, лицо и руки у него огрубели, и уже не узнать было в нем прежнего изнеженного юношу.

Дома, в Риме, его давно искали. Были розданы большие суммы денег — и гонцы немедленно отправились во все стороны света, особенно на Восток. Они добрались и до Эдессы. Услышав от местных жителей о высоких подвигах странного нищего на паперти, они подошли к нему и вручили небольшую сумму денег. У Алексия забилось сердце, слезы навернулись на глаза и дрогнула рука, когда он принимал деньги... Они не узнали его — так он изменился, — и Алексий поблагодарил Бога, сподобившего его получить милостыню из рук слуг своих.

В 395 году скончался последний римский император Феодосии Великий, единолично правивший всей империей. Смерть его оплакивали все, точно предчувствуя предстоящие бедствия. Верный сын Церкви Феодосий оставил после себя двух сыновей — слабых правителей Востока и Запада империи. Развращение нравов при них дошло до последней степени. Великий Рим был на грани гибели — ожидалось нашествие несметных варварских полчищ — готов.

Но ничего этого не видел Алексий. Уже более десяти лет жил он в Эдессе, проводя дни и ночи в великих подвигах поста, молитвы и глубоких размышлениях о судьбах Провидения. Воспо­минания о своем путешествии в пустыни и наблю­дения за жизнью святых отшельников доставляли ему великое утешение. «Сильны болезни нашего времени, — размышлял он, — но сильны и противодействия этим болезням; сильны нравст­венные подвиги лучших людей нашего века, сильна их борьба со страстями, велики лишения, которым они добровольно подвергают себя во имя высших духовных стремлений, чтобы дать им торжество над грубой материальной силой. Пусть приходят варвары... Не одно расслабленное общество встретят они в отечестве. Нет, навстречу богатырю, гордому своей силой, дающему полную волю страстям своим, выйдет другой богатырь, ополченный высшими силами, величием нравственного подвига, славою торжества духа над плотью. Выйдет монах!.. И в борьбе этих двух богатырей само варварское общество станет на стороне последнего, ибо поймет, что его подвиг выше, труднее...

Среди хаоса разрушений увидят монастыри. Великие твердыни, которые создадутся для нравственной охраны общества: то будут звезды среди ночи...»

И душа Алексия возвышалась при этих размышлениях до изумления и восторга пред неисповедимыми замыслами Провидения, управ­ляющего мiром, до горячей и благодарной молитвы Богу. Он молился, чтобы ему, знатному римлянину, обладателю несметных богатств и многих тысяч рабов, на себе самом перенести все скорби, унижения и страдания, которым подвергался в Риме послед­ний раб. Ему хотелось самому испытать всю вековую неправду железного Рима и искупить ее.

И дошла его молитва до Бога. Однажды глубокой ночью, когда пономарь, исполнявший и обязанности привратника, дремал на паперти, был разбужен ярким светом. Весь храм светился точно озаренный только что взошедшим солнцем. Но это был другой свет: сияющая лучезарным светом Пресвятая Дева парила в воздухе. Она была такой, как изображена на иконе в храме. Пономарь хотел повергнуться перед Царицей Небесной ниц, но у него точно окостенели члены и онемел язык... И послышался ему райский голос: «Введи во храм Мой человека Божия, который достоин Небесного Царствия. Молитва его восходит пред лице Божие как кадило благоухающее. Как венец на главе царя, так на нем почивает Дух Божий...»

Привратник ясно слышал это повеление, но недоумевал, о ком говорит ему Владычица. Но Она Сама предупреждает вопрос его и указывает ему на нищего, того самого, который столько лет молится у храма и только что присел отдохнуть на паперти. С изумлением и ужасом вглядывается привратник в Алексия, и в это время дивное видение исчезает... Привратник бросается к ногам нищего и приветствует его как «человека Божия», рассказывает ему о своем видении.

После этого Алексий был введен в церковь. Поселившись в храме, он усугубил свои молитвы и труды. Вскоре святая жизнь его сделалась известна городу, все спешили видеть угодника и выразить ему свое уважение. Но слава от людей смущала сердце подвижника. Он тяготился этими почестями. Проведя 17 лет на паперти в непрестанной молитве неузнанным, Алексий решил продолжить свой подвиг в другом месте.

Он тайно оставил Эдессу, на морской пристани сел на судно, которое отправлялось в Киликию. Он предполагал поселиться там при церкви Святого Апостола Павла.

Была ясная погода. Два дня корабль плыл благополучно, а на третий день поднялась буря. Небо почернело, налетел ветер, море вздулось... Неистовый шторм сломал мачту, перепутал снасти и такелаж. Судно потеряло управление, отдавшись воле Божией. Люди молились Богу, и так длилось несколько суток. Никто не знал, куда их занесло, где, в каких местах находится судно. Многие уже ожидали смерти, когда однажды ночью корабль затрещал, задевая за дно, и наконец застыл на мели. Никто не знал, что это: спасение или погибель?

На рассвете увидели, что судно стоит в устье реки. Алексий глянул вдаль и узрел великий город: дворцы, храмы, сады... Он узнал свой родной город Рим на семи пологих холмах. Более семнадцати лет не был он здесь, сердце его затрепетало и слезы невольно потекли из глаз. Вмиг он представил родной дом, детство, родителей... Все, что любил еще в этой жизни. 

13.

А Рим, этот царственный город, поработивший вселенную, был в это время взят хищными полчи­щами варваров. Через 1163 года после основания он был предан рабами, которые ночью тайком открыли перед варварами ворота. И готы немедленно начали грабеж и убийства... Это даже поощрялось вождем готов Аларихом. Сорок тысяч рабов спешили отомстить своим господам за позор и унижение. Городские улицы усеяны были трупами. Ужасная катастрофа, поразившая Рим, произвела всюду необыкновенно сильное впечат­ление. Многие видели в ней предзнаменование грядущей кончины мiра. Множество богачей, сделавшись нищими, искали теперь приют в обителях Востока. Едва уцелели от варварского хищения священные сосуды из золота и серебра, великая святыня — принадлежность апостола Петра. Только вмешательство короля позволило возвратить эти сосуды и украшения в храм. Еще больше безчинств творилось под покровом ночи.

В такой город возвращался после долгой разлуки Алексий. Подходя к своему дому, он увидел, что разъяренная толпа готова расхитить и его дом. Помощник вождя варваров Клавдий, которого Алексий хорошо знал по египетским пустыням, махнул рукой на толпу и пошел прочь. И в это время вдруг услышал:

— Клавдий, если сможешь, защити этот дом. Он принадлежит моему отцу!..

Тот, кто говорил, стоял перед Клавдием, устремив на него пристальный строгий взгляд. Клавдий едва узнал говорившего.

— Алексий, — с удивлением воскликнул он. — Боже, откуда ты?..

— Исполни, если можешь, мою просьбу.

Точно окрыленный невидимою силою, Клавдий бросился назад и быстро разыскал толпу грабителей. Он поставил близ дома стражу и строго повелел не допускать грабителей. А сам тот час отправился к королю варваров и испросил у него повеления принять все меры к охранению дома Евфимиана.

И когда по прошествии шести дней варвары были изгнаны из Рима, в городе с изумлением рассказывали, что в доме Евфимиана не только хозяин и его семейство остались совершенно невредимы, но даже никто из слуг не подвергся оскорблению.

14.

Медленно и задумчиво ходил Алексий по городу. Однажды он встретил какого-то важного сановника, возвращавшегося из храма в сопро­вождении большой толпы слуг и клиентов. Всмотревшись в старца, Алексий с трепетом узнал в нем отца. Когда шествие поравнялось, Алексий приблизился к Евфимиану и поклонился ему до земли. Слуги начали его отталкивать, но были остановлены строгим взглядом своего господина.

— Раб Божий! — воскликнул Алексий. — Сжалься над моей нищетой, дозволь мне жить где-нибудь при твоем доме и кормиться от крупиц, падающих от стола твоего. Господь благословит тебя и даст нетленную награду в Царствии Небесном. А если кто-нибудь из дома твоего находится в далеком странствовании, — прибавил Алексий дрогнувшим голосом, — Господь возвратит его тебе здоровым и невредимым..

Слова и вид незнакомца глубоко тронули Евфимиана.

— Кто из вас желает послужить этому нищему? — Спросил он, обратившись к толпе слуг. — Кто успокоит его, тот получит свободу и не будет забыт мною... Устройте ему помещение при входе в дом мой, чтоб я мог видеть его постоянно. Пусть пища подается ему с моего стола, и Боже сохрани кому-нибудь из вас обидеть его...

Алексию отвели давно опустевшую сторожку привратника — тесное и бедное помещение. Евфимиан не забыл своего обещания, и ежедневно посы­лал ему кушанья с господского стола. Но Алексий не касался изысканных яств, раздавал их нищим, а сам довольствовался лишь хлебом и водою. Внешне его жизнь мало отличалась от прежней: дни и ночи он проводил в непрестанной молитве и еженедельно причащался Божественных Тайн.

Но по вечерам нарушалось его уединение. Среди нескольких сот тунеядцев-рабов, живших при доме Евфимиана нашлись негодяи, которые избрали Алексия предметом издевательств. Как только господа отходили ко сну и в доме водворялась тишина, рабы вытаскивали Алексия из его хижины — часто среди молитвы, — схватив за волосы ставили среди толпы, и начиналась дикая потеха: ему давали затрещины, оплевывали, обливали нечистотами, мазали грязью, глумились и насмехались... Случалось это почти каждую ночь.

Алексий сносил всё это без гнева. Большим для него испытанием было каждый вечер видеть в окне родного дома свою мать и любимую жену. Иногда они плакали, и сердце Алексия болело от этого. Он знал, что они не укоряют его, и всё бы простили ему, если б он открылся... И вся эта толпа надменных рабов лежала бы у его ног. Но он не открылся...

 Чтобы понять его, необходимо отрешиться от земной жизни и вознестись на ту духовную высоту, где веет вечностью. Среди расшатанных основ общества, когда распадались все общественные связи, потоп варварства грозил затопить всех и нельзя было предугадать даже завтрашний день. Жизнь Алексия была энергичным указанием на Небо, на вечные и нетленные блага, которых «ни тать не украдет, ни моль не истребит».

Постепенно на него меньше стали обращать внимания. Дом, прислуга, рабы жили обычной своей жизнью. А Алексий незримо жил своей внутренней, духовной жизнью. Так он и прожил неузнанным на родном подворье тоже 17 лет. Иссушенный постами и подвижнической жизнью он чувствовал приближение смерти. Поняв это, он попросил Руфина (бывшего своего воспитателя, а теперь уже глубокого старца) чтобы тот дал ему перо, чернила и бумагу. Руфин по старости в дела дома уже не вмешивался, был ко всему равнодушен. Но всегда оживал, когда в праздничные дни убогий нищий, Алексий, заботливо вёл его за руку в Божий храм и обратно. Он тоже не узнал Алексия. Теперь дружили они как бы заново.

Получив бумагу, Алексий подробно изложил на ней всю свою жизнь. Завершил письмо следую­щими словами: «Молю вас, дорогие родители и честная жена моя, не гневайтесь на меня за то, что причинил вам столько горя своим удалением... Верьте, что я сокрушался всем сердцем об этом и молил Бога, чтобы Он ниспослал вам дар терпения и сподобил вас утешений Вечной Жизни. И я надеюсь на Его милосердие, верю, что Он исполнит мое прошение, так как из любви к Нему я остался глух к вашим рыданиям и немилосердно жесток к себе самому... Но повиноваться Богу — высший долг... Непоколебимо верую, что Всевышний воздаст вам за все, что вы претерпели».

15.

По откровению свыше Алексий знал о дне и часе своей кончины. В этот день папа Иннокентий совершал Божественную литургию в соборной церкви Святых Апостолов. Император Гонорий и множество народа присутствовало на Бого­служении. Вдруг в конце священнослужения послышался чудный глас из алтаря: «Приидите ко мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы». Предстоящие в храме ужаснулись и, преклонив колена, молили: «Господи помилуй». Тогда вторично послышался глас, повелевающий народу отыскать человека Божия, — который отходит уже к Вечной жизни, — да помолиться о благоденствии всего города.

Но народ нигде не мог отыскать праведника, которого Бог удостоил Своим благоволением...

Вскоре народ опять собрался в соборную церковь Святых Апостолов на всенощное бдение, чтобы умолить Господа, дабы Он Сам открыл Своего угодника. Богослужение, на котором присутствовал и император, снова совершал папа Иннокентий. После усердных молитв опять послышался небесный глас из алтаря, указуя на дом Евфимиана, как на пристанище Божьего человека.

Тогда император обратился к своему вель­може и заметил ему, что он напрасно скрывает от верных пребывающую в доме его великую благодать. Но Евфимиан с клятвой уверял императора, что он ничего об этом не знает.

По окончании Божественной службы Евфи­миан возвратился в свой дом и, призвав к себе главного слугу, спросил его: не замечал ли он за кем из вверенных ему людей особой добродетели? Главный слуга отвечал, что все они ведут жизнь не совсем добродетельную и что он не знает между ними ни одного благочестивого...

Между тем император известил Евфимиана, что сам с папою посетит его дом и лично удостове­рится о человеке Божием...

Необычный шум и суета поднялись в доме Евфимиана. Слуги с озабоченным видом выносили из кладовых резную дорогую мебель, чудной работы ковры, канделябры, люстры...

Приготовления были еще не все закончены, когда с улицы послышался шум многотысячной толпы, сопровождавшей императора и первосвятителя. Скоро и двор и дом Евфимиана наполнились многочисленной блестящей свитой и множеством священнослужителей. Император и папа вступили в приготовленную для них палату, и начали подробно расспрашивать обо всех обитателях дома.

— Нет у нас никого, кто бы отличался такой уж добродетельной жизнью, — проворчал престарелый Руфин. — Скорее напротив: все предаются праздности и порочной жизни. Но осмелюсь высказать мою догадку. Не нищий ли это, которого несколько лет назад приютил господин мой? Не он ли человек Божий? Я стар и многое видел на своем веку, но дела и жизнь его дивны и велики. Он каждый день строго соблюдает пост, каждую неделю приобщается Божественных Тайн, ночи проводит в молитве... Я никогда не видал столь великого терпения, такого искреннего благочестия, такой горячей и одушевленной молитвы...

— Что ж ты раньше ничего не говорил мне? — Строго спросил изумленный Евфимиан.

— Не знаю, но в этом праведнике я замечал нечто такое, что налагало на мои уста печать молчания. Я изумлялся его великому смирению...

Выслушав слугу, Евфимиан немедленно отправился к жилищу нищего. Он окликнул его три раза в окно, и не получив ответа, вошел внутрь. Перед ним среди крайне убогой обстановки на бедном одре лежало тело умершего нищего. Лицо его сияло небесною благодатию и было подобно лицу Ангела. В правой руке он держал свернутую бумагу. Дрожащей рукой Евфимиан хотел взять эту бумагу, но усопший не отдал хартии. Что-то знакомое показалось Евфимиану в лице нищего... Не чувствуя под собой ног, бросился он обратно во дворец донести обо всем императору и папе.

Император приказал поставить среди обшир­ного двора возвышение и на нем — богато украшенное ложе. Когда всё было исполнено, император, папа и епископы с благоговением подняли честные мощи, возложили их на ложе и поверглись ниц, прося усопшего праведника отдать им хартию... И тогда спокойно и тихо раскрылась рука, бумага была вручена хартуларию римской Церкви, и великая тишина воцарилась во всем доме Евфимиана. Император, первосвятитель, епископы и рядом с ними Евфимиан слушали чтение хартии...

Когда чтец дошел до того места, где было написано о родителях и о невесте усопшего, Евфимиан пал на грудь Алексия и громко возрыдал. На его плач и вопли вышли из затвор­ничества мать и жена покойного, и все сокруша­лись и возрыдали.

Долго в безмолвном изумлении пред неиспо­ведимыми путями Промысла Божия стояли все присут­ствовавшие. Наконец, император приказал нести ложе с честными мощами на Форум. Почти весь Рим сопровождал шествие.

Когда шествие остановилось среди обшир­ной площади, а ложе было поставлено на возвышение, папа произнес знаменательные слова: «Много героев может насчитать Древний Рим, много славных имен занесено на скрижали его истории, но никогда еще не приходилось погребать более славного, более великого подвижника — героя... Великие герои древности подвизались за славу и богатство, за могущество римского госу­дарства, но сами служили мiру, — думая владычествовать над ним, были рабами мiра... Алексий, отвергшись князя мiра, но всем сердцем и душой отдавшись Богу, восторжествовал над мiром. О, чудная победа!.. Были пролиты потоки крови, миллионы наших братий были лишены свободы ради славы Рима, а варвары взволно­вались ненавистью к римскому имени, подняли мстительную длань на нас. Но меркнут мужест­венные подвиги героев перед этой победой. Здесь жертва выше. Благороднейший из сынов Рима добровольно вынес и выстрадал то, чему здесь подвергали последнего из рабов... Да очистит Господь грехи наши. Да примет раскаяние наше! О, чудесная жертва!»

Когда первосвятитель и император отступили от одра, неудержимым потоком двинулись толпы, стре­мясь прикоснуться к честным мощам. И все недужные исцелялись: слепые получали зрение, прокаженные очищались, бесы покидали одержимых ими...

Настало время нести святое тело в церковь. Сам император и папа возложили одр на собственные плечи... Родители и жена с плачем сопровождали их. Народу собралось такое множество, что невозможно было нести гроб. Все хотели прикоснуться к святому телу. Чтобы как-то расчистить дорогу от людей, император приказал бросать в толпу серебро и золото. Но и этим никто не обольщался... Тогда папа обратился к народу с просьбой отступить, и обещал не предавать честное тело погребению до тех пор, пока все не приложатся к нему и не примут благодать через прикосновение. С трудом убежденный народ немного отступил и дал возможность принести святое тело в соборную церковь. Здесь оно стояло целую неделю. Всю неделю находились при гробе плачущие родители и жена, и всякий, кто хотел, мог прийти и поклониться.

Император приказал сделать гробницу из мрамора, украсить ее золотом и изумрудами. Когда в нее положили человека Божия, от святого тела истекло благовонное мvро, наполнившее раку. И все помазывались тем мvром во исцеление болезней. И погребли с честью тело святого Алексия, славя Бога. Погребение было совершено торжественно в присутствии императора и всего римского народа.

16.

Недолго прожили после этого родители Алек­сия. Всё громадное имущество свое они завещали нищим, обездоленным и просто пострадавшим во время последнего варварского нашествия.

После смерти Евфимиана и Аглаиды верная Марцелла, отрекшись мiра, вступила в общество авентинских дев и пламенно молила Бога о скорейшем соединении с возлюбленным мужем в обителях небесных.

Прошло более полутора тысяч лет. Время полностью подтвердило прозрение великого слепца Дидима после наставления Алексию: «Явись отшельником среди людей, чуждым соблазнов среди возможных искушений, явись человеком Божиим среди сынов века сего. Стань пустыней среди шумной суеты городов... Яви достоинство души человеческой среди презираемой в мiре нищеты; покажи мiру, застаревшему в языческой гордыне, что и в малых сих, в этих бедных и презираемых всеми созданиях, в которых сильные мiра сего едва ли видят образ человека, может проявиться благодать и великая сила Божия!» Аминь.

Использованы материалы:

• «Житие преподобного Алексия, человека Божия». — Четьи-Минеи Свт. Димитрия Ростовского. М., Синодальная типография, 1905 г.
• «Житие преподобного отца нашего Алексия, человека Божия». М., 1878 г.
• «Святый Алексий, человек Божий (повесть из истории Христианской Церкви конца IV века)». М., 1895 г. — Сочинение протоиерея Михаила Хитрова.
• «Лицевое житие святого Алексия, человека Божия». — В.Успенский. Н.Воробьев. СПб., 1906 г.
• «Полный православный богословский энциклопедический словарь». СПб., 1910г. Издательство П.П.Сойкина.

© Текст - Валентин Арсентьевич Николаев

 

ТРОПАРЬ, глас 4:

Возвысився на добродетель и ум очистив,/ к Желанному и Крайнему достигл еси,/ безстрастием же украсив житие твое,/ и пощение изрядное восприим совестию чистою,/ в молитвах яко безплотен пребывая,/ возсиял еси яко солнце в мiре,/ преблаженне Алексие.

КОНДАК, глас 2:

Дом родителей твоих яко чужд имев, водворился еси в нем нищеобразно: и по преставлении венец прием славы, дивен на земли явился еси Алексие человече Божий, ангелом и человеком радование.

МОЛИТВА

О великий Христов угодниче, святый человече Божий Алексие, душею на небеси престолу Господню предстояй, на земли же данною ти свыше благодатию различная совер­шали чудеса! Призри милостиво на предстоящия святей иконе твоей люди, умиленно молящияся и просящия от тебе помощи и заступления. Простри молитвенно ко Господу Богу честнии руце твои и испроси нам от Него оставление согрешений наших вольных и невольных, в недузех страждущим исцеление, напаствуемым заступление, скорбящим утешение, бедствующим скорую помощь, семьям христианским вразумление и укрепление, всем же чтущим тя мирную и христианскую живота кончину и добрый ответ на Страшнем Суде Христове. Ей, угодниче Божий, не посрами упования нашего, но буди нам помощник и покровитель во спасение, да, твоими молитвами получившее благодать и милость от Господа, прославим человеколюбие Отца и Сына и Святаго Духа, в Троице славимаго и покланяемаго Бога, и твое святое заступление, ныне и присно и во веки веков. Аминь.