Святитель Григорий Палама

От редакции «Церковных ведомостей РИПЦ»: Во вторую неделю Великого Поста с давних времен мы чтим память Григория Паламы, святого византийской Церкви, жившего в XIV веке. Именно в великопостное время для нас особенно важно воспоминание об этом святом. Через него Бог даровал всему православному мiру догматическое учение о непрестанной молитве, божественных энергиях и высочайшей мере человеческого совершенства на земле. Благодаря этому великому подвижнику и аскету в XIV веке было догматически сформулировано и подтверждено на церковном соборе  мистическое учение восточной православной Церкви о богообщении и обожении, то есть о самой высокой цели нашего земного бытия. Предлагаем вашему благочестивому вниманию житие Григория Паламы, помещенное в Афонском патерике. Да вдохновит нас на поприще Великого Поста подвиг святого аввы!

----------------------------------------------------------------------------------------- 

Святитель Григорий Палама

Божественный отец наш Григорий имел родителей благородных и добродетельных. Отец его, в царствова­ние Андроника второго Палеолога, занимал при дворе высшую государственную должность. При такой люб­ви царя земного он пользовался особенной благодатью и Небесного, чему ясным свидетельством служит то, что, предвидя исход свой от времени в вечность, он сло­жил с себя звание государственное и принял ангель­ский образ с именем Константия, и мирно отошел ко Господу. Между тем, Григорий по смерти отца своего продолжил классические занятия, посвящая себя изу­чению философских наук и всего, что входило в состав тогдашнего юношеского образования. Замечательно, между прочим, было в нем то, что, не доверяя собствен­ной своей памяти, он положил себе за правило - пред каждым уроком класть три земных поклона, с молит­вою пред иконой Госпожи Богородицы, – и таким обра­зом успехи его были быстры. Сам император, по тайно­му расположению и сердечной привязанности к осиро­тевшему отроку, принимал в его положении живое участие и отечески озабочивался его воспитанием. По­стоянные успехи и отлично скромное поведение были следствием царственного попечения о Григории: по своим дарованиям и сердечным качествам он был ди­вом для всех и радостью сердца царева. Но, тогда как внимательный Палеолог имел ввиду земные цели и земное благо в отношении к юному Григорию, Григо­рий, с своей стороны, по тайным побуждениям девст­венного сердца и по чувству пламенной любви к Богу, становился выше земного своего предназначения и всех временных благ, располагаясь оставить мiр и сла­ву его и удалиться в пустыню. По этому побуждению, часто имея сношения и встречи с святогорскими ино­ками, он требовал от них советов в рассуждении своего положения, вызнавал образ подвижнической жизни и наконец, согласно общим их убеждениям, решился, не оставляя двора и своих занятий, испытывать силы: может ли он быть действительным иноком. Прежде всего, блестящие свои одежды заменил он ничтожными и худыми рубищами, потом начал мало-помалу изме­нять свои прежние привычки и образ внешнего поведе­ния, оставил все условия светских приличий, что, само собою, обратило на него общее внимание света. Так что все признали его сумасшедшим. Сам Григорий мог предвидеть это и знал, но не изменялся, с удовольстви­ем принимая насмешки людей и общее к себе пренебре­жение. Протекло уже несколько лет такой строгой жизни – и ни убеждения императора, ни его внима­тельность и желание возвести его на степень государст­венной службы, ни ласки искренне преданных ему друзей, ни родственные связи – ничто не могло остано­вить его на крестном пути к небу. Между тем, назида­тельная его жизнь, убеждения, полные силы и благода­ти, действовали уже на некоторых из его домашних: несколько человек из его прислуги вследствие его убеждений удалились от мiра и остались навсегда в ан­гельском лике. Вслед за ними и сам Григорий в сопро­вождении своих братии погрузился в пустынную лавру Ватопедскую, на святой Горе Афонской, подчинив себя безусловно свидетельствованному тогда от всех, изве­стному между святогорцами старцу Никодиму, от ко­торого впоследствии принял и пострижение в иночес­кий образ.

На второй год своего пребывания у старца Никодима Григорий был удостоен Божественного явления. Однажды, когда мысль его была погружена в Боге, вне­запно стал пред ним честной муж – это был Иоанн Бо­гослов – и, смотря на него весело, спросил:

– Что за причина, что, взывая к Богу, ты всякий раз только повторяешь: «Просвети тьму мою, просвети тьму мою?»

Григорий отвечал:

– Чего другого должен я просить, кроме этого? Да просвещусь и узнаю, как творить волю Его святую!

Тогда говорит ему евангелист:

– По воле Владычицы всех Богородицы с этой поры я буду с тобою неотступно.

По истечении трех лет безусловного послушания и подвижнической жизни под мудрым водительством Божественного наставника, Никодима, Григорий ли­шился его, в глубокой старости отошедшего ко Господу. Тогда святой Горигорий удалился в великую лавру святого Афанасия – и там приняли его отцы с ве­ликой честью, ибо давно наслышались о добродетель­ной его жизни. Там он пробыл три года, удивляя всех своими подвигами и мудростью. Когда кончилось это время искуса, игумен поручил ему служение с братией в общей трапезе, а с тем вместе и должность церковно­го певца. И здесь, и там чудный Григорий был изуми­тельным образцом иноческого совершенства, так что не только бессмысленные движения плотских страстей царственно и навсегда укротил он и подавил, но и в са­мых существенных требованиях природы имел строгое ограничение, как будто не нуждаясь ни в чем земном, и представлял собою утешительный пример ангельского бесстрастия и Божественной чистоты. Самый сон, без которого нельзя обойтись никому, у него был так по­бежден, что в течение трех месяцев он боролся с ним, не давая себе ночью ни покоя, ни отдыха, за исключе­нием только слабой дремоты, в которую погружался ненадолго после обеда, – и то собственно из предосто­рожности от пагубных следствий долгой и изнуритель­ной бессонницы. Само собой разумеется, что при таком образе жизни общение с братией много отвлекало его от совершенного удовлетворения требованиям бессмерт­ного духа, и Григорий скрылся из лавры.

Из лавры святой Григорий удалился в так называе­мый скит Глоссия, где обитало много отшельников под руководством старца Григория, родом тоже из Кон­стантинополя. Этому-то дивному старцу, в тогдашнее время славившемуся опытами созерцательной жизни и сердечной, или умной, молитвы, поручил себя Григо­рий и от него впоследствии воспринял и изучил таинства со­зерцания, или умного делания, и Божественной чисто­ты. Нельзя выразить, конечно, ни на каком человечес­ком языке и никаким словом тех таинств, когда ум че­ловека, сердце и как бы все существо его сливаются в одно желание воли и силы – благоугождать Богу, лю­бить Его и молитвою непрестанною, как щитом, ограж­дать себя от всякого поползновения к плотскому муд­рованию и от неприязненных действий сатаны; но са­мые плоды такой созерцательной жизни объясняют со­бою, или проявляют, тайны благодатных даров, кото­рыми Бог обогащает избранных Своих. И святой Григо­рий, погружаясь во глубину молитвенного духа и оза­ряясь им, доходил до такой степени умиления и плача сердечного, что слезы струями текли из очей его и бы­ли постоянны и неиссякаемы. Впрочем, Григорий и его сподвижники не могли наслаждаться всегда благим безмолвием – там, в Глоссии, по причине нападений, какие делали агаряне на монахов, безмолвствовавших вне монастырей. Посему во избежание опасностей Гри­горий и собрание его, состоявшее из двенадцати чело­век, принуждены были удалиться в Фессалоники и там, посоветовавшись между собою, согласились идти во Иерусалим, для поклонения святым местам, а если возможно – и для окончания жизни где-нибудь в пус­тынном безмолвии. Божественный Григорий желал уз­нать, благоугодно ли Богу намерение их, – и вот, когда он помолился об этом и после того заснул, представи­лось ему, как сам он говорит, будто он находился в цар­ском дворце со сподвижниками своими пред троном дивного царя, окруженного бесчисленным множеством вельмож и телохранителей. Один из числа царственной свиты, как будто великий князь, отделился и, прибли­зившись к Григорию, дружески обнял его, а потом, об­ращаясь к собратиям его, сказал:

– Я удерживаю Григория у себя – так угодно это ца­рю, а вы подите, куда хотите.

Это видение великий Григорий объявил своим собра­тиям – и как сам он, так и прочие объяснили оное сле­дующим образом: великий князь, удержавший божест­венного Григория, был не иной кто, как святой велико­мученик Димитрий, – почему и решились не оставлять Фессалоники, где почивает этот великий угодник Бо­жий. Здесь, в Солуни, братия начали убедительно про­сить божественного Григория принять священство, на что он, со своей стороны, и соглашался, но не прежде, чем узнает, что на это есть воля Божия. По сему случаю назначили пост и молитву: молитва была услышана Богом – и святой Григорий вслед за тем принял свя­щенство.

После рукоположения в сопутствии небольшой сво­ей братии он удалился в тамошний скит, где и начали они подвизаться снова. Образ жизни его был таков: пять дней в неделю он и сам вовсе не выходил никуда, и к себе не принимал никого; в субботу только и в вос­кресенье, по совершении священнодействия и по при­нятии Божественных Тайн, он входил в духовное обще­ние с братиями, назидая и утешая их увлекательной своей беседою. Тогда ему было еще немного более трид­цати лет от роду. Совершенное здоровье и телесные си­лы не изменяли ему. А чтобы плоть во всех отношени­ях подчинить духу, он продолжал жизнь чрезвычайно строгую и для плотского мудрования и воли изнури­тельную, что имело благотворными следствиями нази­дание для братии и высокий образец совершенства ино­ческого.

Случалось так, что иногда он весь как бы погружал­ся в глубокое безмолвие и тишину: тогда слезы рекою текли из молитвенных его очей. Когда же открывал он уста свои для беседы, слышавшие дивные его речи трогались сердечно, увлекались и плакали. В часы же, следовавшие за его затвором, а особенно после Литур­гии, лицо его было славно – на нем играл дивный свет Божественный. В это время отошла ко Господу великая в добродетелях мать его, по имени Каллиста. Дочери и сподвижницы ее, сестры Григория, просили его придти к ним для утешения их сиротства и для духовного на­ставления. Григорий повиновался призыву родствен­ной любви и прибыл в Константинополь к сестрам сво­им, которые потом, при отбытии его в Веррию, после­довали за ним и были определены им в женский монас­тырь. По возвращении святого Григория на свое место, к братии, случилось ему войти в дружеские отношения и близкое знакомство с одним простым старцем, безмолвником Иовом, который, слушая однажды божест­венного Григория, выражавшего мысль, что не только подвижники, но и все христиане должны молиться не­престанно, по заповеди апостольской, – не соглашался с ним и возражал, что непрестанная молитва есть долг только монахов, а не миiрян. Святой Григорий, не же­лая оскорбить старца и не любя многословия, замол­чал. Но едва только возвратился Иов в свою келью и стал на молитву, является ему в небесной славе Боже­ственный ангел и говорит:

– Не сомневайся, старец, в истине слов Григория – он говорил и говорит правду; так умствуй и ты, и дру­гим передавай.

Наконец, по истечении пяти лет безмолвной жизни Григория в Верии, он был принужден по причине час­тых набегов албанцев снова удалиться на Святую Гору, в лавру святого Афанасия, где и принят был отцами и братиями с великой любовью и веселием. И здесь так­же, уединяясь вне монастыря, в безмолвной келье св. Саввы, кроме субботы и воскресенья он никуда не вы­ходил, ни с кем не виделся, никто не видел и его, разве по нуждам священнодействия. Все прочие дни его и но­чи текли в молитвенном подвиге и Божественном со­зерцании.

Однажды, в вечер спасительных страстей Христо­вых, по древнему обыкновению было в лавре велико­лепное бдение, на котором был и святой, участвуя с братией в славословии. Здесь было ему открыто очень ясно – так что не только душевными, но и телесными очами увидел он в полном архиерейском облачении тогдашнего игумена лавры Макария. Чрез 10 лет после сего видения Макарий, действительно, был возведен в достоинство архиерея Солуни, где и скончался.

В другой раз в келейной своей молитве пред Богома­терью святой Григорий ходатайствовал и просил Ее, чтобы в устранение от него и его собратий всякого раз­влечения и препятствий к безмолвию и совершенной иноческой жизни благословила Она принять на себя за­ботливость и промышления о всех житейских его по­требностях. Всемилостивая Владычица удостоила его явления Своего, в сопутствии множества светоносных мужей. Она предстала святому Григорию и, в виду его обращаясь к тем светоносным мужам, произнесла:

– Отныне и навсегда будьте попечителями о нуждах Григория и его братии.

Впоследствии признавался святой Григорий, что со времени явления Богородицы он, действительно, где ни находился, везде видел дивные опыты Божествен­ного о нем промышления. На третий год пребывания своего в безмолвии однажды во время молитвы Григо­рий чувствует, что он погрузился в сон, и ему предста­вилось, будто в руках его сосуд чистого молока, до та­кой степени полный, что он переливается чрез край; вслед за тем показалось, что молоко приняло вид лоз­ного ароматического вина, которое, переливаясь также чрез край сосуда, омочило руки его и одежду и потом, струясь всюду, выдыхало из себя дивный аромат. Чув­ствуя сладость аромата, Григорий радовался. Между тем, является ему светлый юноша и говорит:

– Почему бы тебе не передать и другим этого чудного питья, так утрачиваемого тобою без всякого внимания? Или не знаешь, что это неиссякающий дар Божией благодати?

– Но если в настоящее время нет нуждающихся в та­ком питии, – отвечал Григорий, – кому передать?

– Хотя, в настоящее время, действительно, нет жаж­дущих, – возразил юноша, - но ты все-таки обязан ис­полнять долг свой и не пренебрегать даром Божиим, в котором Владыка потребует от тебя отчета.

При этих словах видение кончилось. Значение моло­ка святой Григорий впоследствии объяснял так, что это дар слова обыкновенного, для сердец простых, требую­щих нравственного учения, а перемене молока на вино придал он смысл гораздо высший, именно: этим озна­чалось, что нужда со временем потребует от него слова догматического и небесного. Вскоре после сего богому-дрый Григорий был избран игуменом в Есфигменский монастырь, где братство тогда состояло из двухсот мо­нахов. С той поры, кроме слова устного, святой Григо­рий начал составлять систематические свои произведе­ния и проявлять дар чудотворения. – В монастыре од­нажды недостало елея, а между тем, в нем была край­няя нужда. Святой Григорий со всеми братиями прихо­дит в подвал, где обыкновенно хранилось все продо­вольствие обители, и, по молитве, благословил пустой сосуд: вдруг сосуд в виду всех наполнился елеем. Узнав же, что причиною недостатка елея - маслины, не при­несшие обычного плода, святой Григорий вместе с бра­тией приходит в масличные сады, благословляет дере­вья - и с тех пор они сделались плодовитыми. А в дока­зательство чудодейственной силы молитв и благослове­ния Григория те из дерев, к которым он приближался или прикасался, впоследствии оказались чрезвычайно плодоносными.

Впрочем, немного времени был он игуменом. Жела­ние безмолвия и пустынной тишины увлекло его снова в лавру. Тогда в первый раз прибыл на Святую Гору из Калаврии Варлаам и показывал вид, будто соглашает­ся с Восточной Церковью, вследствие чего желает быть монахом. В удостоверение составил он обличительные доводы – в опровержение мудрования латинян. Несмо­тря, однако ж, на это, божественный Григорий явно восставал на Варлаама и обличал его лукавство – что и было первой причиной вражды Варлаама к святому Григорию. Между тем, вызнав образ мыслей афонских отшельников в рассуждении таинств созерцательной жизни и сердечной молитвы, он чрез малое время уда­лился в Константинополь и там, войдя в связи с про­стейшими из монахов, занятием которых была умная молитва и трезвение, притворился, будто делается уче­ником их и другом. Впоследствии, слыша от них про­стые изложения условий, необходимых монахам в на­чатках умной молитвы, Варлаам явно восстал и против них, и против молитвы, и против таинственного созер­цания. Его возражениями поначалу увлекся сам импе­ратор, и даже патриарх. Но прежде, нежели клеветы Варлаама на афонских иноков сделались гласными, этот обманщик за предосудительное и укоризненное свое поведение был выслан патриархом с бесчестием. Сильно огорченный, Варлаам удалился в Солунь, неся с собою и туда свои клеветы на монахов, и усиливался доказать, между прочим, то, что древние богоносные отцы и учителя были виновниками увлечения монахов в еретические мудрования касательно созерцательной жизни. Потрясения со стороны Варлаама были силь­ны. От природы быстрый и увлекательный в слове, он взволновал умы солунян, так что иноки солунские вы­нуждены были, не имея собственных сил противостать Варлааму, вызвать со Святой Горы божественного Гри­гория. Святой Григорий по прибытии в Солунь сначала действовал в духе кротости, стараясь убедить таким об­разом и обезоружить дерзкого своего противника, но когда увидел, что меры кроткие не действуют и что по­трясения Церкви и ее законоположений день от дня становятся со стороны Варлаама чувствительнее, на­чал всюду уничтожать возражения и клеветы Варлаа­ма не только словом, но и сильными своими писаниями, исполненными высоких истин и доводов Божест­венного слова. Сам Варлаам, узнав произведения пера Григориева, оставил в покое монахов и их созерцание и со всею силою напал личными и заочными клеветами на божественного Григория. Но когда и это не помогло, когда Григорий всюду теснил его, ниспровергая все его возражения – в виду всех пристыженный и обессиленный Варлаам скрылся из Фессалоник и прибыл снова в Константинополь.

С той поры протекло три года. Все это время, остава­ясь в Солуни, святой Григорий занимался изложением начал православия, сильно ратуя за чистоту их. И здесь, в это время, обычный плач и совершенное уединение и безмолвие были любимым занятием ке­лейного его досуга. Но так как среди многолюдства он не мог иметь всех удобств пустынной тишины, то, по крайней мере, всячески старался избегать связей и от­ношений с мiром. Для сего в отдаленной части дома, в коем жил, сделал он малую келейку и там безмолвство­вал, сколько мог. Однажды, в праздник святого Анто­ния Великого, ученики его были все вместе у чудного Исидора-отшельника и там совершали бдение божест­венному Антонию, а святой Григорий, между тем, ос­тался в своем затворе. Вдруг является ему св. Антоний и говорит:

– Хорошо и совершенное безмолвие, но и общение с братством иногда необходимо – особенно во дни обще­ственных молитв и псалмопений. Посему и тебе долж­но теперь быть с братиями на бдении.

Убежденный таким видением великого Антония, бо­жественный Григорий явился тогда же к братиям, ко­торые приняли его с радостью, – и всенощное бдение протекло для них с особенным торжеством. Кончив письменные свои занятия в защиту афонских иноков и в опровержение еретических мудрований Варлаама, святой Григорий возвратился на Святую Гору и пока­зал тамошним безмолвникам и старцам все, что напи­сал о благочестии против заблуждений Варлаама. Общий похвальный отзыв был явным свидетельством правоты мыслей божественного Григория.

Между тем, при отбытии его из Солуни на Святую Гору, сестра его, по имени Феодотия, находилась при смерти. Поэтому ученики и друзья спрашивали его о похоронах сестры, думая, что она уже более не увидит­ся с ним.

– Нет нужды спрашивать вам об этом, – отвечал Гри­горий, – по воле Божией я возвращусь к ней еще преж­де кончины ее.

Так сказал – и слово оправдалось делом: ибо, когда наступил последний час Феодотии, она спросила о бра­те Григории, где он; узнав же, что он удалился на Свя­тую Гору, опечалилась сердечно и называла себя несча­стной, что не удостоилась последнего свидания с ним. С той самой минуты она погрузилась в забытье, не отве­чала на вопросы окружающих ее – и в таком безжиз­ненном ее положении прошло восемь дней; только сла­бое дыхание и движение глаз показывало, что она была еще жива и как бы ожидала своего брата. Наконец, при наступлении вечера 8-го дня, прибыл со Святой Горы Григорий и, став близ сестры, произнес ее имя. Умира­ющая устремила на него прощальный взгляд и, не в си­лах будучи говорить, с последним усилием подняла благодарственно руки свои к Богу, а чрез несколько минут тихо испустила последний вздох.

Наконец, наступило время, когда божественный Григорий должен был ратовать против своего врага в виду всего света и за свой подвиг получить бессмерт­ную славу и венец. Варлаам, враг истины, прибыв из Солуни в Константинополь, увлекательной силой сло­ва и внешней мудрости, как мы сказали, в короткое время успел переубедить и совершенно склонить на свою сторону патриарха Иоанна XIV. А при чрезвычай­ности таких успехов вслед за тем произвел общее бро­жение умов, возбудил сомнение и довел наконец дело до того, что патриарх грамотою вызвал на суд Церкви Григория, как бы виновного, вместе с его сподвижниками. Григорий, однако ж, не смутился этим. В согровождении Исидора, Марка и Феодора – искренно преданных ему друзей – он прибыл в Константинополь и взамен спора и личных состязаний с Варлаамом пред­ставил на общее рассмотрение и строгий суд Церкви аскетические свои сочинения и ответы на пустословие Варлаама. Когда этот труд смиренного афонского инока был рассмотрен, обсужден и наконец всеми признан в высшей степени удовлетворительным в оправдание и защиту православных верований и правил афонского подвижничества, – Варлаам провозглашен был отъявленным врагом истины и восточного православия, а Григория, между тем, провозгласили учителем благочестия, во всем согласным с божественными отцами Церкви, и патриарх отдал справедливость произведениям его. Впрочем, несмотря на это, так как дело Варлаама с божественным Григорием было чрезвычайной важности в отношении догматическом, патриарх, со своей стороны, признал необходимым созвать местный Собор, на что изъявил царственное свое желание и волю и сам император. Вследствие сего и стеклось множество знаменитых тогдашнего времени отшельников, в числе которых особенно замечательны Давид и Диони-сий: последнему были предварительно открыты свыше следствия сего собора и торжество божественного Григория. Местом собора назначен был храм святой Софии. Как ни силен был в своих беседах Варлаам, опиравшийся притом на полную доверенность императора Кантакузена, но простота слова Григориева в изложении Божественных истин доставила православию и Церкви решительную победу над Варлаамом и его приверженцами. Только притворное его раскаяние и признание пред всем собором своих сочинений еретически­ми спасли его жизнь, обреченную на проклятие и вечный стыд. Уничтоженный таким образом, и не вынося общего к нему презрения, он скоро после того скрылся из Константинополя и удалился в свою отчизну, к своим латинам, оставив во многих из греков силою увлекательного своего красноречия глубокое впечатление. Но этим не были вовсе подавлены заблуждения Варлаама. Едва только скрылся он, в защиту еретических его мудрований восстал Григорий Акиндин и объявил себя последователем его; этот сильно напал на аскетичес­кую жизнь пустынников – приписывал им характер и свойства мессалиан, евхитов и квиетистов. Новые по­трясения и волнения умов были сильны: нужда требо­вала нового церковного собора и новых подвигов со сто­роны божественного Григория. Акиндина сильно под­держивал сам патриарх, несмотря на то, что Григорий решительно уничтожил, как и прежде, все клеветы на пустынное подвижничество и из борьбы за его чистоту вышел победителем, опроверг все еретические мысли Варлаама и жаркого его последователя Акиндина – оп­роверг сколько, с одной стороны, Священным Писани­ем, столько же – с другой – ясными свидетельствами учителей и древних отцов Церкви. Тогда уничижен­ный в лице Акиндина патриарх решился лично мстить Григорию, который неоднократно убеждал его доро­жить миром церковным. Чтоб успешнее достигнуть своей цели, патриарх признал Григория виновником всех нестроений и церковных смут тогдашнего време­ни, разгласил это в народе и, чтоб придать собственно­му своему суду более силы и значения, Акиндина воз­вел на степень диакона, имея в виду впоследствии поч­тить его достоинством иерейским и званием церковно­го проповедника, а Григория, между тем, по его пове­лению, схватили и бросили в мрачную тюрьму. Четыре года томился там невинный страдалец.

Впрочем, такая несправедливость патриарха не ос­талась безнаказанной. Тогдашняя императрица Анна, узнав о действиях патриарха и привязанности его к Акиндину, на двух соборах уже признанному еретиком и отъявленным врагом Церкви, нашла еретика Акин­дина не заслуживающим и недостойным церковного общения и священного сана и приказала изгнать его из Церкви. Между тем, и сам патриарх (Иоанн) испытал на себе гнев Божий. Увлеченный Никифором Григорасом в еретические мудрования Варлаама и Акиндина, он признан был врагом истины и, как еретик, лишен кафедры и церковного общения (в 1347 году). Следст­вием сего были, наконец, церковный мир и свобода не­винного страдальца, святого Григория. Патриарх Иси­дор, занявший патриаршую кафедру после Иоанна, торжественно почтил заслуги Григория, и хотя Григо­рий, со своей стороны, отрекался, но император Кантакузен и патриарх убедили его принять на себя иерархи­ческое служение Церкви. Григорий был рукоположен в сан солунского митрополита и отпущен к своему мес­ту с благоволением царственным и патриаршим. Одна­ко ж, по случаю возникших в Солуни смут, новый мит­рополит не был принят паствой, что и побудило его уда­литься на Святую Гору. В то самое время, как Солунь отреклась принять Григория, наступил праздник Рож­дества Пресвятой Богородицы. Один из солунских ие­реев – сиропитатель - располагаясь служить Литургию в числе прочих, смиренно молил Господа, чтобы Он благоволил открыть, действительно ли, как думает на­род, Григорий в заблуждении по своим мудрованиям и верованиям, в отношении к иноческой жизни, и имеет ли он у Господа дерзновение? Это откровение иерей просил показать расслабленной своей дочери, три года уже бывшей без всякого движения и чувства: «Если, Господи, истинно раб Твой Григорий, – молитвами его исцели несчастную дочь мою!» Господь послушал ие­рея сиропитателя, потому что дочь его вдруг сама со­бою поднялась с постели и с той поры получила совер­шенное здоровье, как будто никогда никаких болезнен­ных припадков прежде и не имела. Это чудо прослави­ло Григория.

В настоящее пребывание святого Григория на Свя­той Горе прибыл туда же болгарский царь Стефан и, зная добродетели и заслуги его, убедительно просил и умолял его отправиться с ним в Болгарию с тем, чтоб занять там кафедру; однако ж ничто не могло склонить и убедить к тому божественного Григория. Впрочем, и на Святой Горе Григорий не нашел себе прежнего спо­койствия и тишины: нужды Церкви скоро вызвали его опять в Константинополь, а потом, не принятый снова своей паствой по случаю народных смут и замеша­тельств клира, он удалился на соседственный Святой Горе остров Лемнос, где, творя чудеса и знамения и не­молчно проповедуя слово Божие, оставался до того вре­мени, пока сами солуняне не восчувствовали необходи­мости в его присутствии для паствы, долго сиротевшей и тяготившейся чуждым влиянием на дела церковные и народные.

Тогда представители клира и высшие сановники Со­луни прибыли на Лемнос и с чрезвычайным торжест­вом возвратились оттуда в Солунь со своим пастырем. Радость народная при встрече его была невыразима – так что Церковь солунская, как будто вдохновенная свыше, пред лицом своего пастыря при настоящем слу­чае представляла вид совершенно торжествующий: вместе обычных хвалебных песнопений клир и народ пели пасхальные гимны и канон, не давая ни себе, ни другим отчета в своих чувствах и в необычайном тор­жестве и радости. Таким образом, святой Григорий за­нял, наконец, свою кафедру. По истечении трех дней по­сле своего прибытия он при бесчисленном собрании на­рода совершил крестный ход и Литургию, при которой Бог прославил его новым чудом. У того же самого сиропитателя-иерея сын страдал падучей болезнью: когда настало время причащения, иерей пал к стопам своего архипастыря и смиренно умолял, чтоб он сам, своими святительскими руками, преподал болезненному дитя­ти пречистые Тайны. Тронутый смирением иерея и страдальческим положением сына его, божественный Григорий исполнил его просьбу – и дитя сделалось здо­рово. Тихо и спокойно с тех пор текла жизнь святого Григория: клир составлял исключительный предмет его заботливости; поучая всех и каждого словом, он не менее того назидал паству строгой и благочестивой сво­ей жизнью.

Но тогда как солунская Церковь под мудрым его правлением наслаждалась миром и тишиною, единомысленники Варлаама и Акиндина не переставали сно­ва смущать православную Церковь в Константинопо­ле – так что император Иоанн Кантакузен и патриарх Исидор I признали необходимым для умиротворения волнующихся умов и для утверждения правоты цер­ковных истин открыть новый Собор. Для сего прежде прочих грамотами царя и патриарха был приглашаем в Константинополь божественный Григорий. Отказаться было нельзя: нужда Церкви требовала новых подви­гов – и послушный Григорий явился на собор. Враги истины, как и прежде, были посрамлены и уничтоже­ны, и личные беседы святого Григория и его догматиче­ские произведения, читанные на соборе, сомкнули уста еретические. Напутствуемый внимательностью и ува­жением царя, любовью и благословением патриарха и Церкви, Григорий с честью оставил Константинополь и отправился, было, к своей пастве, но в то время пребы­вавший там Иоанн Палеолог не допустил его до Солуни, и святой Григорий принужден был отправиться на Святую Гору, откуда, впрочем, чрез три месяца самим же Палеологом был вызван с честью на солунскую ка­федру.

Однажды, в праздник Рождества Пресвятой Богоро­дицы, святой Григорий совершал Литургию в девичес­ком монастыре. Монахиня, по имени Елеодора, слепая на один глаз, узнав, что митрополит совершает Литур­гию, скрытно приблизилась к нему и тайно приложила святительскую одежду его к слепому своему глазу: глаз тотчас же получил зрение.

Проведя один год на кафед­ре, святой Григорий впал в чрезвычайную и продолжи­тельную болезнь, так что все опасались за жизнь его: однако ж Бог еще продлил ее для новых подвигов. Не успел он оправиться совершенно от своего недуга, как получил от Иоанна Палеолога убедительное письмо, которым царь приглашал его прибыть в Константино­поль и подавить ссоры и несогласия в царственной се­мье. Иоанн Палеолог был в большой немилости у свое­го тестя, Иоанна Кантакузена, что и было причиною, что на некоторое время Палеолог удалялся в Солунь. Не жалея собственного спокойствия и сил, Григорий не замедлил для доставления спокойствия и взаимной любви царственным особам отправиться в Константи­нополь. Однако Бог судил иначе. На пути в Константи­нополь он был схвачен агарянами и отвезен в Азию как пленник и раб. Но и здесь не оставался он праздным: целый год, продаваемый из города в город, он всюду вступал в состязание с агарянами о вере, неверных про­свещал светом Евангелия, а в порабощенных и плен­ных христиан вдыхал жизнь и утешение, убеждая их к безропотному ношению страдальческого своего креста, в чаянии наград и венцов за гробом. По истечении года болгаре выкупили из рук агарянских чудного Григо­рия и таким образом возвратили солунской Церкви ее ангела.

В течение последних трех лет иерархической дея­тельности, после агарянского плена, святой Григорий сотворил несколько чудес над болящими. Друга своего, иеромонаха Порфирия, он дважды восставил от болез­ненного одра молитвою. Самое же прибытие из плена в Константинополь было ознаменовано чрезвычайным торжеством невидимых ликов, носившихся над боже­ственным Григорием и сладкими пениями в похвалу его приведших в движение пристань, где он должен был ступить на берег.

Незадолго до своей кончины он исцелил знамением честнаго креста и молитвою пятилетнее дитя золотошвеи, страдавшее чрезвычайным кровотечением и уже обреченное на смерть, и возвратил ему совершенное здравие.

Но при таких чудесах и знамениях, совершенных им над обреченными уже на смерть, и сам он, как человек, должен был исполнить общий долг. Целивший других от болезней всякого рода, он заболел, слег в постель и окружавшим его предсказал день своего отхода в веч­ность.

– Друзья мои! - говорил он им после праздника Златоуста, именно – в 14-й день ноября, – я отыду от вас ко Господу. Это знаю я потому, что являлся мне в видении божественный Златоуст и, как своего друга, с любовью призывал к себе.

Так и случилось. Когда же умирающий Григорий ис­пускал последний вздох, окружавшие его видели, что уста его еще что-то шепчут; при всем усиленном внима­нии вслушаться в слова они могли только слышать:

– В горняя, в горняя!

С этими словами святая душа его тихо и мирно отде­лилась от тела и унеслась в горняя! (1360 г.). Григорий имел от роду всего 63 года. Когда же блаженная его ду­ша разлучилась с телом, лицо его просветилось и вся та комната, где он почил, озарилась светом, чему был сви­детелем весь город, стекавшийся к святительским мо­щам для последнего целования. Таким чудом Бог про­славил Своего угодника, конечно, потому, что и при жизни своей он был светлым жилищем благодати и, по выражению Константинопольского святейшего патри­арха Филофея, сыном Божественного света. Состави­тель жизни и подвигов святого Григория, извиняясь невозможностью исчислить множество чудес и знаме­ний, сотворенных им и при жизни, и по смерти, жела­ющему знать о них указывает на пространное описание жизни божественного Григория. А чтоб доказать, что Григорий был действительно великим пред Богом и что православная Церковь, празднующая память его, как единого от своих дивных святых, есть точно святая Церковь и Божественная, в заключение приводим сле­дующее событие, оправдывающее истину слов наших.

Чтоб обличить и уничтожить ложь и клеветы лати­нян, обвиняющих восточную нашу Церковь и полагаю­щих, что, по отступлении от нее Западной, то есть Рим­ской, Церкви, нет в нашей более ни чудес, ни новых святых, прославленных Богом, – святейший Некта­рий, поставленный патриархом Иерусалимским в 1660 году от Рождества Христова, говоря о многих новых святых, просиявших в Восточной Церкви, повествует, между прочим, и о святом Григории Фессалоникийском. На острове Сантурине в день памяти божествен­ного Григория – именно во вторую неделю Великого поста – франки разгулялись: набрали с собою мальчи­ков и пустились плавать на легких каиках, или лод­ках, по морю, при совершенной тишине и ясной пого­де. Между тем, как они таким образом веселились, де­мон внушил им злую мысль на собственную их поги­бель – всплескивая руками, как неистовые, они и без­нравственные их дети вопили:

- Анафема Паламе! Анафема Паламе! Если свят Палама – пусть утопит нас!

И божественный Григорий Палама, по их собствен­ному суду, испросил им у Бога желаемое ими отмще­ние. Пучина зевнула – и несчастные вместе с каиками погрузились в море и потонули. Это чудо подтверждает и Иерусалимский патриарх Досифей. Таким образом Бог проявил славу Григория, как единого от великих Своих святых, в которых Он и дивен, и страшен.

В пространном житии святого Григория между про­чими другими помещается следующее замечательней­шее и назидательнейшее чудо, совершенное им уже по исходе из этой временной жизни.

Инок, по имени Ефрем, пришедший из Кастории в Солунь, рассказывал о себе следующее: «Два года тому назад необходимость заставила меня пойти из моей обители в Фессалию. Исполнив там свои нужды, я на обратном пути потерпел несчастие: по моей неосторож­ности в правую ногу мою вонзилась терновая игла, от­чего я чувствовал сильную боль в течение нескольких дней; потом из правой ноги не знаю каким образом пе­решла боль в левую и так была сильна, так невыноси­ма, что я не мог ни заснуть, ни даже укрепиться пи­щею. По прошествии нескольких дней на ноге появилась ужасная опухоль, и открылось более сорока ран, знаки которых видны и теперь, по исцелении. Из ран текла заразительная и нестерпимо гнилая материя. Так протекло полтора года. Все пособия врачей были совершенно бесполезны, так что я отчаялся в выздо­ровлении от этой болезни и даже тяготился уже самою жизнью. В таком мучительном положении услышал я наконец от соотечественников моих и от приходящих из Солуни о весьма многих и преславных чудесах див­ного Григория – верил от сердца слышанному и, судя по чудесам и знамениям, не иначе думал о нем, как о великом светильнике Церкви, исполненном апостоль­ской силы и благодати. При такой вере я обратился к нему с теплой молитвой. Лежа на болезненном одре, я горько плакал и просил у святого Григория исцеления, обещаясь тотчас по исцелении сходить в Солунь для по­клонения святым его мощам и для заявления всем ве­личия Божия и благодати, данной ему от Господа. Окончив свою молитву, я заснул – и вот, вижу, прихо­дит ко мне старец в архиерейском облачении. Он, каза­лось, поприветствовал меня, потом сел близ меня и спросил о здоровье. Вместо ответа я показал ему боль­ные ноги и раны и рассказал о страданиях, какие вы­нес в течение полутора лет. Тогда он охватил обеими руками мою ногу, начал выдавливать из ран и выдавил всю гнилую материю. «Теперь будь покоен: болезнь твоя кончилась», – кротко сказал мне явившийся и удалился. После этого видения я погрузился в сладкий сон, какого никогда в течение болезни у меня не было. Между тем, настало время утрени: я почувствовал в се­бе силы, не ощущая уже никакой боли в ногах, и, опи­раясь на свой жезл, явился в церковь на славословие. Изумленные внезапным моим появлением в церкви, братия окружили и спрашивали меня, как я внезапно получил здравие. Я рассказал им о чуде преславного исцеления и привел их еще в большее удивление.

Прошло после того 8 дней. Я чувствовал себя совер­шенно здоровым и потому отправился в Божественный храм, в котором находится священный образ чудотвор­ца Григория, чтобы поклониться ему, и в чувстве сер­дечного благодарения возвратился в монастырь. Но этого мало: нужно было исполнить обещание, которое дал я божественному своему врачу, прося от него исцеления, а, между тем, время было зимнее – значит, и пу­тешествие, особенно мне, старику, – тяжкое и трудное. Оставлю путешествие в Солунь, – сказал я сам себе, – потому что теперь не то время. А вместо исполнения обещания странствовать в Солунь я попрошу обитель отправить торжественную службу святому Григорию – и таким образом воздадим Богу должное благодарение и честь святому угоднику. Так я и сделал.

Но неприятно это было святому Григорию. За чудом моего исцеления следовали новые знамения. До на­ступления еще того дня, когда мы готовились в обите­ли торжествовать память его, появилась у меня силь­ная горячка: снова показалась жестокая опухоль на но­ге и боль не менее прежней. Я тотчас понял причину новой болезни, начал горько каяться в моей неблаго­дарности к святому Григорию и непременно обещался исполнить обет, как только получу здравие. Чрез день после сего болезнь моя совершенно исчезла, и я, про­быв недолго в обители, прибыл пешим в Солунь для по­клонения священному гробу моего исцелителя и всю­ду прославлял чудеса, которые чрез него сотворил надо мною Бог. Дивному во святых Своих Богу - слава и дер­жава во веки веков. Аминь».